Вечером того же дня Дангатар стал собираться куда-то. Сердце подсказывало Каркаре, что он идет говорить о ней, и она решилась на отчаянный поступок: выследить, к кому он пойдет, и подслушать весь разговор, чтобы уже точно знать, что ее ожидает и как ей быть дальше.

Когда отец вышел из кибитки, Каркара выскользнула следом за ним и пошла в том же, что и он, направлении, стараясь не потерять его в темноте, но и самой не быть обнаруженной. Дангатар свернул к кибитке Келхана Кепеле. Каркара на минуту остановилась в нерешительности. Сердце ее стучало, она чувствовала себя совсем не такой, какой была прежде. То, что она сейчас делала, совсем не укладывалось в ее голове. Расскажи ей, что так поступала другая, она бы ту девушку обозвала самыми последними словами. И если кто-нибудь обнаружит ее здесь, это будет великим позором не только для нее, но и для всей семьи. Но что делать! Самые близкие люди — отец, Ораз — были сейчас для нее не ближе одного человека, которому и принадлежало все ее сердце. «Наверное, я просто сошла с ума», — подумала вдруг Каркара. Но это было не так. Просто она любила, и любовь властно ее вела за собой, как во все времена, во всех землях ведет за собой лучших парней и девушек. И путь этот, если взглянуть со стороны, всегда в чем-то один и тот же, неизменен и стар, как само время. Лишь для одной Каркары и это время, и этот извечный путь были новыми. Они-то и привели сейчас Каркару к кибитке Келхана Кепеле. Ведь тут никакие запреты, никакие мысли о долге и приличии не способны остановить любящее сердце. Подслушивать мужской разговор, да еще о собственном сватовстве, — на такой страшный грех могла решиться только та, кто сильно и по-настоящему любит.

Не чуя под собой ног, Каркара подобралась к самому пологу и осторожно заглянула в маленькую щелку. В кибитке было светло от горящего очага, ясно виделись лица Дангатара и Келхана Кепеле, и сквозь потрескивание огня отчетливо доносились слова.

— Спасибо, не надо подушку, и так весь день пролежал, — говорил Дангатар.

— Ну тогда сиди. Я чувствую, ты о чем-то поговорить хочешь, не стесняйся, начинай.

— Верно. Откуда ты знаешь?

— Ну, что ж тут знать! Я уж вижу, у твоей кибитки все время одна и та же лошадь, да не из нашего аула.

— Правильно ты заметил.

— И белая папаха все время одна…

— Да, и тут ты прав. Вот про нее я и хочу поговорить.

— Понимаю, Дангатар.

— А раз понимаешь, то что объяснять? Дело такое, взрослая дочь — считай, ломоть отрезанный.

— Ну, а раз так, надо поскорее ее пристраивать.

— Вот и я о том же думаю.

— Так кто же это белая папаха?

— Я и сам хорошо не знаю. Знаю, из бурказов[64] он.

— Из бурказов?

— Да, бурказ.

— Ну что ж! Бурказы тоже туркмены, беды никакой нет!

— Это так, да знаешь, какое тут дело…

— Знаю, знаю все, Дангатар.

— Тогда помоги. Надо же скорее все закончить.

— Какая же тебе помощь нужна от меня? Ты знаешь, я все сделаю, что смогу.

— Да вот, думаю я, как бы там ни было, а все равно лучше наперед узнать. Оно, конечно, все от аллаха зависит, но и своими руками в огонь толкать тоже не хочется.

— Да ведь это не от твоих рук зависит.

— Вот я потому к тебе и пришел. Ты все-таки много ходишь, у тебя знакомые везде, вот бы получше и разузнал.

— Ну что ж, если из бурказов, то, может, я и так знаю… Как его зовут-то?

— Кого, белую папаху?

— Нуда.

— Вельмамед Букур.

— Не Вельмамед-следопыт, случаем?

— Он самый.

— И кого он женить хочет?

— Младшего брата своего.

— Халмамеда?

— Ну да, правильно.

— Ну, если это тот Халмамед, которого я знаю, то у него трое детей должно быть, если даже не четверо. А на это как ты смотришь?

При этих словах Каркара пришла в ужас. Она стала молить аллаха, чтобы он заставил сказать Келхана Кепеле: «Нет, Дангатар, это не годится. Ты же не можешь свою дочку отдавать за такого человека!» Но аллах не услышал просьбу Каркары, и Келхан Кепеле ничего не сказал.

Дангатар тоже на минуту замолчал. Но его, кажется, ничуть не смутило сообщение о детях жениха, он думал о чем-то другом. Через некоторое время Келхан Кепеле сказал:

— Ну хорошо, Дангатар, чтоб уж никакой ошибки не было, я сам завтра схожу к бурказам, а вечером вернусь к тебе и все расскажу.

Слова эти можно было понять так: «Я и без того знаю этого человека, но, раз уж тебе так хочется, схожу и все проверю лишний раз». Каркара сразу представила себе человека, за которого ее хотят выдать, и еле сдержалась, чтобы не зарыдать во весь голос тут же, у полога чужой кибитки.

— Сделай милость, Келхан, — ответил Дангатар. — А то у меня и пойти больше не к кому. Ты знаешь, еще Каушут, но он слишком занят, неловко его просить.

— Сделаю, сделаю, Дангатар, не беспокойся, все будет, как договорились.

Больше Каркаре было нечего подслушивать. Она узнала все, что хотела. Слезы застилали ее глаза. Она повернулась и пошла прочь от кибитки, но пошла от волнения не в ту сторону и заметила это только у скотного двора Келхана Кепеле. Каркара повернула обратно. Но ей не хотелось домой. Ей хотелось уйти сейчас куда глаза глядят. Все, что сейчас окружало ее, — и хмурое ночное небо с редкими звездами, и силуэты кибиток, и по-брехивающие в ночи собаки, — все казалось ей ненавистным. Все, казалось, предавало ее. Даже Келхан Кепеле, такой добрый и справедливый человек, и тот не пожалел! Впрочем, вину с Келхана Кепеле она тут же сняла и переложила на отца. «Что Келхан, — думала она, — он чужой, разве он может запретить отцу выдать свою дочь. А отец… Ему ни капли меня не жаль…»

Когда Каркара подходила к кибитке, увидела Курбана и Ораза, возвращавшихся со своих игр. Она еле удержалась, чтобы не подбежать сразу же к Курбану, не рассказать ему про все, что сейчас слышала. А потом, когда они уже вошли внутрь, пожалела, что не сделала этого. Она решила непременно сегодня же поговорить с ним. Потому что завтра будет уже поздно. Но почему Курбан ведет себя так, как будто и не подозревает ни о чем? Это пугало Каркару больше всего.

И наконец она решилась. Собрала все свое мужество, приподняла полог и сказала:

— Курбан, посмотри, тут какой-то верблюд приплелся, наверное, Келхана Кепеле. Надо привязать его, чтобы не потерялся.

Но Курбан, который уже успел улечься, не захотел снова вставать.

— Эй, Ораз, — равнодушно сказал он, — иди отгони верблюда в загон.

Ораз вскочил было и хотел выйти, но Каркара толкнула его обратно в кибитку:

— Ты-то куда! Сиди, без тебя обойдутся!

Тут только Курбан сообразил, что дело было совсем не в верблюде, а в чем-то другом. Он поднялся, отодвинул мальчика и сказал:

— Ладно, не выходи, темень такая, я сам погляжу.

Никакого верблюда Курбан, конечно, не увидел. Но

Каркара что-то шепнула ему на ухо, они молча прошли в глубь двора и спрятались за сарай.

Как только Ораз-яглы услышал о том, что люди, ходившие в Иран, возвращаются, он сразу же схватил свою палку и вышел во двор. Три всадника уже приближались к его кибитке. Ораз-яглы, с трудом переставляя ноги, двинулся им навстречу.

Впереди ехал Каушут. Завидев Ораза-яглы, он поднял руку с плетью и закричал:

— Хан-ага, мы сами подъедем. Остановись, нас не за что встречать.

Но Ораз-яглы продолжал идти. Как только всадники подъехали и спрыгнули с коней, он тепло обнялся с каждым и начал с таких слов:

— Ничего, ребята, не плачьте! Значит, так суждено. Уже то, что вы сели на коней ради других, — большое дело. Аллах за это благословит вас, эншалла! Ну, пойдемте ко мне, поговорить надо.

Зто приглашение обеспокоило Каушута. Ораз-яглы был не такой человек, чтобы из-за какого-нибудь пустого дела задерживать уставших после дальней дороги людей. Значит, он хотел сказать что-то действительно серьезное.

Заботясь о родственниках, вернувшихся из Ирана, первым делом Ораз-яглы посадил мальчишку на коня и велел скакать в аул, сообщить о благополучном возвращении. Затем он накормил гостей. И только после этого приступил к разговору.