Мальчик и слепой пошли, на ходу засовывая себе в рот куски лепешки с мясом. Люди, сидевшие на ковре, печально смотрели им вслед.

Язсолтан под навесом сучила полосатую нитку, когда увидела Курбана, прибежавшего с поля за обедом для мужчин.

— Эй, Курбан, заходи, у нас горячий хлеб, только испекли.

Курбан подошел к женщине.

— Каркара дома, иди, она даст хлеба.

Курбан, волнуясь, приподнял штору и заглянул в кибитку. Каркара сидела в углу и ткала что-то. Он решил про себя, что не стоит напоминать девушке про ее несчастье, а, наоборот, лучше разговаривать с ней, как будто ничего и не случилось.

— Слушай, Каркара, ты когда-нибудь закончишь этот чувал или так и будешь его ткать всю жизнь?

Каркара вздрогнула и опустила ниже голову. Она стыдилась теперь всех и с одной только Язсолтан могла разговаривать спокойно. Из дома она старалась не выходить, чтобы не встречаться со взглядами односельчан, сидела все время в кибитке, занималась какой-нибудь работой, а перед глазами так и стояли нукеры Мядемина и ханский двор в Хиве, даже в стуке своего дарака[48] ей мерещился стук лошадиных копыт. О Курбане она боялась даже подумать, ей казалось, что она опозорена перед ним навек. Поэтому Каркара ничего не ответила ему.

Курбан снова повторил свой вопрос.

Каркара подняла клубок, выпавший из ее рук, и, не поднимая головы, ответила:

— До мизана[49], наверное, кончу. Только это не чувал будет, а большой ковер.

— Ну, если до мизана, это хорошо, — сказал Курбан и прислонился к тяриму[50].

— Подай-ка мне лепешку, Язсолтан велела взять.

Каркара встала, вынула из сачака лепешку, сунула

ее в руки Курбана и сразу же вернулась на свое место. Курбан пошел было к двери, но потом вернулся. Он хотел сказать что-то еще Каркаре, но тут снаружи раздался крик Язсолтан:

— Курбан, ты что там возишься, людей с голоду уморишь, сейчас не пост у нас!

Курбан вздохнул и нехотя вышел.

Взмокшие от пота Каушут, Келхан Кепеле и Ходжа-кули сложили в яму собранную морковь. Их лица и руки были запачканы землей. Пока не пришел Курбан с обедом, они отправились помыться к реке. На полдороге им встретился Мялик. Он ехал не спеша на своей черной лошади. Встретив знакомых аульчан, он вежливо поприветствовал их и тронулся дальше, но Каушут остановил его:

— Эй, Мялик-хан, попридержи коня!

Узнав теперь, что в похищении Каркары были замешаны Ходжам Шукур и нукеры Хемракули, Каушут подозревал, что и Мялик, как лучший друг Кичи-кела, знал об этом. Ходжакули и Келхан Кепеле пошли дальше, Каушут с Мяликом остались вдвоем.

— Готов служить вам, Каушут-бек!

— Служить не надо, байский сын. Надо только послушать, что я тебе скажу сейчас.

— О чем же, интересно?

— Пусть это пока будет между нами. Скажи своим дружкам, пусть они бедных людей не трогают. Кто трогает бедных и слабых, того и бог накажет, и люди. А твои шашни с ними к добру не приведут. Будешь обижать несчастных, сам в жизни никогда счастья не найдешь. Смотри, плохо это все кончится.

— Чем же ты хочешь нас наказать, бек? Или аллах тебя своим помощником сделал?

— Я думал, Мялик, ты человек, поэтому и заговорил с тобой. А ты хуже той скотины, что под тобой стоит.

Лошадь тряхнула головой, будто хотела подтвердить слова Каушута. Но Мялика все это нисколько не тронуло. Он только дернул повод со злостью, словно подозревал свою лошадь в сговоре с Каушутом.

— Аллах все видит, — сказал он, — даже муравья он не случайно посередине туловища разделил на две части, Каушут-бек.

— Пусть твои гадкие мысли всегда будут твоими спутниками. Это я тебе говорю, остальное покажет бог, — сказал Каушут и повернулся догонять товарищей. Когда он был уже далеко, Мялик заскрежетал зубами.

— Тоже мне защитник голытьбы! Девчонку пожалел! Родственник объявился!

Каушут подошел к берегу, сел и тяжело вздохнул.

— Что загрустил, пальван?

— Говорят, дурной человек и себе и народу вред приносит, — видно, так оно и есть.

Ходжакули сразу понял, о чем речь.

— Нашел с кем связываться, плюнь ты на этого Мялика, он еще получит свое, не беспокойся!

Каушут поднял глаза и вдруг вскрикнул;

— Смотрите, кто это?!

— Где?

— Да вот же!

— Сюда скачут.

У ближайшего бархана всадники остановились, сняли кого-то с лошади, тут же развернули коней и поскакали обратно.

Пеший человек с котомкой в руке пошел вперед.

— Да это же Дангатар!

— Не может быть!

— Он, точно!

Первым узнал его Каушут. Остальные недоверчиво смотрели на путника. А человек перешел кривой мостик, ступил на берег и нерешительно остановился. Теперь и Келхан Кепеле и Ходжакули узнали Дангатара.

— Дангатар! Дангатар-ага! — все трое бросились навстречу.

Как раз подоспел и Курбан, принесший взрослым обед. Как только он увидел на мостике человека и услышал крики «Дангатар!», в глазах у него потемнело, руки сами разжались, и торба с хлебом упала на землю. От радости он забыл про все на свете, повернулся и бросился в аул, скорее сказать Каркаре, что ее отец вернулся.

А трое приятелей уже тем временем стояли перед Дангатаром.

— Саламалейкум!

— Алейкум эссалам!

Только это и было сказано. Дангатар вернулся без одного глаза. Но от счастья, что он опять на родной земле, смотрел в лица соплеменников и не мог произнести ни слова. Так же молча он сел на землю и ощупал ее руками, как ощупывают потерянную и неожиданно найденную дорогую вещь.

Дангатар сильно изменился. Прежде у него не было ни одного седого волоска, теперь же голова была сплошь белая. Лицо сморщилось, постарело. Трудно было поверить, что все это произошло за такой короткий промежуток времени.

— Скот, хозяйство в порядке? — спросил Дангатар, с трудом подавляя нахлынувшие на него чувства. И голос его тоже изменился, стал хриплым и низким.

Ходжакули и Каушут молчали. Келхан Кепеле отвернулся.

— Говорите. От судьбы не уйдешь. Я уже много перетерпел.

— Будь мужчиной, Дангатар. Жена твоя… Видно, у нее на роду было написано уйти раньше тебя.

— Она!..

— Да, бедняга Огулхесель отмучилась.

И без того слабые колени Дангатара задрожали. Он оперся руками о землю, хотел встать, но не смог. Остальные, хоть и были не последними джигитами, еле сдерживались, чтобы не заплакать. С дрожью в руках Дангатар прочитал аят.

— Да будет рай ее домом! — прошептал Ходжакули.

Дангатар тихонько кивнул головой и повернулся лицом к реке. Он смотрел на воду так, словно хотел увидеть там отражение покойной жены, с которой не сумел даже проститься.

После нескольких минут молчания Келхан Кепеле спросил:

— А глаз они выкололи?

Дангатар молча развязал свой узелок и вынул оттуда что-то завернутое в тряпицу. Распеленал и положил на руку предмет, напоминавший сморщенный орех. Это был его левый глаз. Мужчины впервые видели, чтобы человек носил свой глаз в узелке, и это зрелище произвело на них жуткое впечатление.

— Я забрал свой глаз, чтобы похоронить его в родной земле. Правда, от него теперь осталось… — Дангатар отвернулся и не смог дальше говорить.

Глаз он потерял вот как.

Когда Каушут и Тач-гок пришли к Апбас-хану, Дангатар был в другом селении, хан одолжил его на время своему приятелю.

Вернувшись назад, Дангатар оказался один на персидской земле, остальных пленников увели Тач-гок с Каушутом. Он продолжал жить рабом у хана. Наконец, вытянув из него все жилы, хан подумал, что кормить пленника уже невыгодно, и решил избавиться от него. Он вызвал Дангатара к себе и спросил:

— Сколько золота и серебра дадут твои родичи, чтобы ты вернулся домой?

Дангатар ничего не ответил, он знал, что даже при нем в доме не было денег, а теперь и подавно гроша не сыскать.