— Спасибо тебе, Арнакурбан. Мы и сами думали, что Хива что-то задумала, но не ждали, что это начнется так быстро. Но пока нам думать надо о другом, о наших посевах, об одежде, рытье арыков. Тем более что советоваться о том, с какой стороны ждать врага конечно же будут в доме Ходжама Шукура, а уж он-то всегда смотрит в рот хивинскому хану.

Келхан Кепеле не удержался и перебил Каушута:

— Что ты заладил «Шукур, Шукур»! Надоели уже с этим Шукуром! Думаешь, если бы он не родился, то все туркмены счастливо жили? Не на него надо смотреть, а на слезы, что льются из глаз туркменских детей. Глаза у них уже от слез почернели.

Каушут поглядел в лицо Келхану Кепеле:

— Келхан, когда завтра станет светло, погляди и на нас. У нас тоже глаза черные стали.

В аул со всех сторон сгоняли скот. Как только солнце скрылось за горизонтом, на небе сразу засветилась луна, точно не желая ни на секунду оставлять пустым почетное место.

Ораз теперь снова бегал с аульскими ребятишками. К вечеру они собрались у холма на южной окраине аула. Пришли еще не все, и поэтому игры не начинали, народу не хватало, ждали запоздавших.

А возле другого холма собирались девушки. В такие ночи, когда светила яркая луна, они подолгу сидели, разговаривали, пели свои ляле[43].

Услышав смех девушек, мальчишки насторожились. Один сказал:

— А знаете, как их подслушать интересно, такое рассказывают!

— А ты почем знаешь, ты что, девчонка?

— Не девчонка, но я… я знаете что вчера сделал?

— Что?

— Оделся я вечером в сестрино платье, сделал из лоскутов косички, на голову платок надел и с сестрой пошел…

— Ну?.. И не узнали?

— Не. Даже внимания не обратили. Сестру спросили, кто это? А она ответила, как я ей сказал: «Из аула Горгор тетя приехала, это ее дочка». — «А как звать?» — «Марал». Я чуть не заржал, еле сдержался. Потом ляле пели. Я отвернулся и как будто тоже подпевал… А рассказывают!.. Такое знают, что вам, дуракам, и не снилось. Особенно про свадьбу, про мужчин…

Кто-то не дал договорить:

— Пошли вместе сегодня!

— А как?

— Спрячемся, подкрадемся сзади.

— А если увидят?

— Не увидят. Мы тихо. А увидят, скажем, в прятки играли. Пошли!

Ребята поднялись и тихо затрусили в обход соседнего холма.

Девушки ничего не заметили. Ребятам удалось подползти довольно близко и залечь позади них.

Среди девушек было две кайтармы. Одна была без мужа уже целых два года, звали ее Биби. А вторая — Кейик, та, что купалась вместе с Каркарой в тот день, когда Каркару украли. Кейик вернулась домой всего полгода назад. Биби была полная, смуглая и приземистая, а Кейик тоненькая и стройная, гораздо красивее подружки, поэтому и ее рассказы казались интересней и слушались с большей охотой.

Каждый вечер рассказы перед началом ляле начинались с одного и того же. Биби спрашивала Кейик:

— Кейикджан, ну расскажи еще, что было, когда тебя одели невестой?

Кейик начинала говорить, но ее перебивала Биби и в сотый раз подробно рассказывала про свою жизнь в доме мужа с самого дня свадьбы до того, как она вернулась домой. Но каждый раз ей вспоминалось какое-нибудь новое событие, и она с упоением принималась пересказывать его, не упуская ни одной подробности. «Видно, сильно тоскует без мужа», — сочувственно думала про нее Кейик.

А те, что только еще собирались замуж, готовы были слушать эти рассказы без конца, каждая мелочь была им интересна.

И в этот вечер разговор начался с замужества. Одна из девушек попросила:

— Ой, Биби, расскажи, а какой он был, твой муж?

Биби повторяла стихи, которые уже много раз слышали от нее девушки.

Волосы и борода у него — желтые, как песок.

А глаза — синие, как бирюза.

А лицо — красное, краснее свеклы,

Точно обожженный глиняный кувшин…

— Ой, неужели такой правда? И как ты к нему подходить не боялась?

— Да это же шутка просто, такие стихи. Лицо у него загорело, вот и стало такого цвета, как кувшин. А глаза синие, поэтому и сказано: как бирюза… — Биби задрала голову и задумчиво посмотрела в небо. Там ярко блестела луна, словно красивая брошь на платье из голубого кетени. А ей казалось, что это ее возлюбленный с голубыми глазами выглядывает из луны. Он звал ее, тянул руки, — но так показалось только на минуту, а потом снова луна стала луной, а Биби сидела на своем холме далеко-далеко от нее…

Девушки опять стали приставать к Биби и Кейик с вопросами, но Кейик, замечтавшаяся тоже о своем муже, сказала одной:

— Гулле, милая, тебя же вот-вот выдадут, уже ведь и жениха нашли, потерпи немного, скоро все сама узнаешь.

Гулле смутилась. От подруг она уже кое-что знала о том, как ведут себя муж с женой, но больше всего ее тревожило другое. Она не могла себе представить, как это ее заберут навсегда в чужой аул, к чужим людям, неизвестно даже к каким, и она должна будет всю жизнь закрывать рот яшмаком и не иметь права даже слова сказать без спроса… Она не могла поверить, что станет навсегда женой человека, которого даже в глаза ни разу не видела. Разве мало, думала она, своих парней и хороших, и красивых, вот, например, Курбан, Хужреп, Мо-мин? Зачем же ее хотят куда-то увозить?

— А я не поеду в чужой аул, — сказала Гулле то ли в шутку, то ли всерьез. — Что мне там делать?!

— Ах, подружка, — сказала Биби, — кто только об этом не плакал! Разве где-нибудь есть еще парни такие, как в нашем ауле? Наши все как на подбор… — Она вздохнула и посмотрела снова на луну. Но там виделись ей глаза не своих, а того чужого, что не выходил из головы. Она вздохнула еще раз. — Хотя и в других местах тоже бывают… Главное, чтобы встретился хороший человек!..

— Как твой, с «бирюзовыми глазами»!..

— Нет, — сказала Кейик, — это правда, таких, как наш Курбан, Хужреп, в других аулах днем с огнем не найдешь.

— Если тебе что на роду написано, — снова заговорила Биби таким тоном, словно знала больше всех, — от этого уже никуда не уйдешь. А чтобы узнать, что с тобой будет, надо жребий бросать в монжукатды[44], он никогда не врет. Вот в прошлый новруз[45] гадали, дочери Куйки-ага Эджекке такой стих выпал:

Хеллеси, джан, хеллеси,

Желтой дыни грядка.

Отец пай тебе оставил,

Голову рябой собаки…

— А я слышала, муж у нее хороший, — сказала Кейик.

— Хороший! Рябой собаки не лучше! Да еще и косой!

Кейик попыталась возразить, но Биби и слушать ее не стала. Ей обязательно хотелось, чтобы все чужие мужья были уродами.

— Ну почему жребий должен обязательно попасть на чужого? — не унималась Гулле. — Разве нельзя выбрать своего?

— Можно, конечно… Только хорошего… Вон, вспомни Каркару…

— Бибиджан, что ее вспоминать, разве она мертвая? — перебила ее Кейик. Она чувствовала, что Биби скажет сейчас что-нибудь нехорошее.

— Конечно, не умерла! Только я думаю, уж лучше десять раз умереть…

Вместе с ребятами на холме, позади девушек, лежал Курбан. Сердце его сжалось, как только он услышал про Каркару. Будь он один, он заткнул бы сейчас уши и убежал отсюда, но что толку? — все равно, другие-то слышат! И он не мог встать и заткнуть рот этой Биби и заставить друзей не слушать ее.

А Биби продолжала:

— Какая теперь разница, девушка ты или нет. Неужели так просто кого-то отвезут в Хиву и отпустят оттуда за просто так? Человек еще, может, в это и поверит, да бога-то не обманешь.

Все закружилось перед глазами Курбана. На лбу у него выступили капли пота. Ему в тысячу раз было бы легче, если бы позорили его самого.

— А что Каркара сделала такого, почему ты говоришь про жребий?