— На, съешь сперва вот это, а потом я дам тебе воды.

Каркаре хотелось только одного: пить, но она взяла хлеб и через силу принялась его жевать. Она слышала еще от отца, что человек, измученный жаждой, должен сперва хоть немного поесть, иначе вода принесет ему вред.

В окрестностях Серахса не так уж редко увозили девушек и женщин, и все же весть о похищении Каркары потрясла аульчан. Слишком уж много несчастий падало на семейство Дангатара: плен самого хозяина, смерть его жены и вот теперь второе похищение дочери… «Сам аллах смотрит косо на этот дом», — говорили, вздыхая, аульчане.

Из всей семьи остался один Ораз. Он изо всех сил старался держаться на людях, выглядеть взрослым и самостоятельным, но в степи, когда оставался один с отарой овец, падал на землю и подолгу плакал, обо всех сразу — о матери, об отце, о сестре… С тех пор как увезли Каркару, он перестал играть с мальчишками, ходить на холм, расположенный в южной стороне аула, где они обычно собирались под вечер. Свое горе и позор он переживал в одиночку.

Туркмены, те, что ушли выручать украденных гаджарами женщин, вернулись с удачей, привезли не только своих, но еще и шестерых персиянок в придачу — как месть за нанесенное оскорбление. У Ораза была слабая надежда, что, может быть, вместе со всеми остальными вернется и его сестра, но о ней не было ни слуху ни духу.

Хотя мужчин в доме Ораза не было, все равно соседи — Каушут, Келхан Кепеле — сделали бы все, чтобы выручить Каркару, но беда была в том, что и они не знали, где ее искать. Кейик, бывшая в тот день вместе с Каркарой, со страху так и не поняла, чьи же люди увезли ее подругу, а кроме нее никто всадников не видел.

Первым делом, конечно, предположили, что это дело рук нукеров Хемракули. Но, не зная точно, нельзя было требовать от них вернуть девушку. Хемракули мог счесть это за оскорбление и наделать много зла в отместку. Каушут и Келхан Кепеле отправились вдвоем к Молла-непесу. Он считался самым уважаемым человеком в округе, и Каушут решил, что, если послать его к Кичи-келу, тот, хоть и известный враль, сказать неправду мулле не посмеет. Но Кичи-кел клялся и божился, что знать ничего не знает об этом деле. Пришлось ему поверить. И больше спрашивать было некого, оставалось положиться во всем только на волю аллаха.

Не меньше, чем Ораз, переживал и Курбац. Он никак не мог смириться с тем, что произошло. Один раз ему приснился сон: Каркара стоит в Хиве с шелковым покрывалом на лице, за высоченным каменным забором. Стоит и говорит ему сквозь слезы: «Курбан, я так и знала, что ты бросишь меня, ты меня стыдишься, ты больше меня не любишь. Видишь, стены какие высокие? Но я бы вскарабкалась на них и спустилась вниз, но куда я пойду дальше? Кто мне поможет? Разве у меня есть кто-то, кроме тебя? Но ты меня бросил, тебе все равно, кому я достанусь…»

После этого сна Курбан решил непременно отправиться на розыски Каркары. Пусть сон обманул его и ее нет в Хиве, но он все равно обойдет всю землю, обшарит все аулы и не вернется домой, пока не найдет ее. Сперва Курбан решил поделиться своим намерением с Каушу-том, но потом раздумал, он не поверит, что Каркару можно спасти, и еще захочет помешать ему, лучше уж он сам, не говоря никому ни слова. Дальше жить без нее нет у него никакой охоты.

Наутро Курбан сел рядом с Оразом и сказал ему:

— Ораз, я бросаю кузницу, пойду по другим аулам побатрачу, там больше заработаешь.

От такого известия у Ораза помимо воли на глазах выступили слезы.

— А как же я? Ты хочешь оставить меня совсем одного? Сестры нет, и ты теперь…

— Ничего, ты уже большой. Позови к себе кого-нибудь из своих ребят, и соседи есть, помогут, не пропадешь!

На другой же день Курбан пристал к каравану, который шел из Серахса в Мары. Оттуда он собирался пробраться в Хиву. У него не было ни еды, ни денег, вместо всего этого была одна надежда — найти Каркару, и эта надежда толкала его вперед, заставляя забыть про все остальное.

К вечеру караван вошел в Мары и стал разгружаться у дома Ниязмухамед-бая. Люди, пришедшие с караваном, разбрелись по своим делам. Одному Курбану идти было некуда. Он постоял немного рядом с верблюдами и направился вдоль главной улицы. Так он дошел до базара. Торговцы уже складывали свои товары, лишь кое-где были видны покупатели. Курбан подошел к подслеповатому старику, продававшему седла и сбрую, поздоровался с ним и принялся рассматривать ремни и уздечки.

Старик кивнул Курбану и, подняв одно из седел, прокричал:

— Эй, подходи, конец базара, дешево отдам! Подходи к седлам! Кому седла! Дешево отдаю!

Потом равнодушно повернул голову и сказал Курбану:

— Ну чего стоишь, присядь рядом, коли дела нет.

И тут же снова закричал:

— А вот седла, конец базара, подешевело. Подходи, даром отдам!

Но, видно, седла никому больше не были нужны. Старик вздохнул и умолк. Помолчал и обратился к Курбану:

— Я вижу, тебе и правда нечего делать. Помог бы старику дотащить седла до дома, я тебя чем-нибудь отблагодарю.

Курбан согласился, до утра ему делать было нечего.

— Хорошо, яшули, — сказал он и потянулся к мешку, стоявшему рядом.

— Эй, погоди, дай помогу поднять.

Старик побросал в мешок непроданную ременную сбрую и помог взвалить ее на спину Курбана, сам взял под мышку седло, которое выставлял напоказ, и они направились к дому шорника.

Дом старика оказался недалеко. Курбан свалил у порога ношу и остановился в нерешительности, не зная, то ли уходить, то ли дожидаться обещанной стариком награды.

— Сынок, особых угощений у меня нет. Хочешь, поешь вместе со мной хлеба с агараном[41].

Курбан, уставший после долгого пути и голодный, не стал упрямиться и пошел следом за стариком.

Мягкая лепешка и агаран возбудили в нем такой аппетит, что он принялся с жадностью поглощать кусок за куском. Старик тоже не отставал, видимо проголодался не меньше Курбана.

Чуть насытившись, седельщик спросил:

— Сынок, а чей же ты будешь, откуда родом? Что-то я тебя раньше у нас не видел.

— Иду из Серахса в Хиву, яшули.

— В Хиву идешь? Делу какому учиться, что ли?

— Нет, не учиться, просто поглядеть… Я много слышал про нее, теперь вот самому интересно стало…

Последнее, что сказал Курбан, показалось старику подозрительным. Он внимательно оглядел Курбана с головы до ног и покачал головой:

— Да благословит твои слова аллах, сынок. Скажи лучше правду. У тебя ни лошади нет, ни оружия, ни золотых монет, да и, кажется, серебряных тоже. Это только богачи едут в Хиву для прогулки, а ты что-то на богача не похож. Я вижу, на душе у тебя совсем другое.

Курбан понял, что зря сказал про Хиву, мог бы сказать, что пришел с караваном, тогда старик бы ему скорее поверил. Но седельщик чем-то успел уже расположить юношу к себе, и тот решил открыть ему правду.

— Да, отец, у меня нет ни лошади, ни монет… Я иду в Хиву, потому что у меня украли двоюродную сестру, Я иду искать ее. Мне кажется, что она в Хиве… Мне такой сон приснился…

— Стой, стой! Я, кажется, знаю, где твоя сестра. Я слышал, какую-то девушку отвезли в Хиву. Ее украли нукеры Ниязмухамеда и подарили Мядемин-хану. Уже недели две, как это было…

Курбан тотчас же вскочил с места.

— Где, где, ты сказал? Точно, в Хиве?

— Да, если это, конечно, она.

— Она, она… Отец, что же мне теперь делать?

— Что делать? Если ты поел, прочитай товир!

Старик завернул остатки еды в сачак и принялся читать молитву.

Потом не спеша достал табакерку, высыпал на ладонь немного наса, заложил его под язык и запрокинул голову.

— Сынок… Я в таком деле тебе не советчик… Советчик тебе твоя судьба, как она скажет, так и будет…

Курбан сжал кулаки. Лицо его загорелось.

— Нет, отец, я такого позора не стерплю!

— Что же ты хочешь делать?

— Что? Пойду в Хиву. Сейчас пойду.

Старик причмокнул губами и улыбнулся, сощурив глаза.