Мялика прямо передернуло всего от этих слов. Обида на то, что не встретили его, сразу же пропала, и он растерялся, не зная, что ему делать.

У Тоты сильно исказилось лицо. От боли она лежала с открытым ртом, и старухе даже почудилось, что изо рта невестки вывалился и бессильно повис язык.

Тоты вцепилась в плечо старухи:

— Ах, родная, я умираю.

Огултач-эдже испуганно вскрикнула:

— Мяликджан! Сынок!

Мялик отозвался:

— Скажи, что мне делать, мама?

— Ах, только поскорей выстрели из ружья, не то мы потеряем Тоты!

Мялик отшвырнул в сторону плеть и бросился в сарай. Схватив ружье, он выскочил на улицу и растерянно закричал:

— Куда стрелять, мама?

Огултач-эдже не успела сказать, что стрелять надо в черного кобеля Мешева-ага, как возле кибитки раз-< дался оглушительный выстрел, так что даже старуха вздрогнула и помянула аллаха. И тут же появился на свет мальчик, который не успел вскрикнуть, не успел глаз открыть, получить имя, а уже ему пришла пора расставаться с этим светом.

И спустя какую-то минуту прозвучал еще один выстрел, черное ружье Мялика, заряженное крупной дробью, отправило на тот свет ни о чем не подозревавшего старого Карабая, спокойно лежавшего в камышах за черной кибиткой Мешева-ага.

Каркара, эта худенькая девчушка, которая в далеком отсюда Серахсе вечером боялась выйти из дома, чтобы посидеть с соседкой Язсолтан, женой Каушута, лежала сейчас одна в пустыне, в какой-то яме, и ей не страшны были ни змеи, ни скорпионы, она боялась сейчас людей, которые были в тысячу раз опасней змей и могли доставить ей в тысячу раз больше страданий, чем змеиный яд.

Каркара проплакала долго, и слезы немного успокоили ее. Дышать стало легче, подошвы ног, кажется, болели уже поменьше, но встать с земли она все равно еще не могла. Уже совсем рассвело, когда измученная девушка задремала. Спать она не собиралась, напротив, ей хотелось скорее отправиться в путь, чтобы подальше уйти от людей Мядемина. Однако усталость была сильней страха и надежды. Каркара уснула сладким сном на песчаной подушке, в траве, устилавшей дно впадины.

Ей снился сон. Вместе с подружками она собирает на лугу цветы и вдруг видит красивую бабочку, бежит за ней, но бабочка улетает от нее все дальше и дальше, Каркара бежит, задыхается, подруги остались где-то далеко позади. Наконец, совсем обессиленная, она падает в траву. Откуда-то появляется мать, кладет ее голову к себе на колени, гладит и поет тихим голосом, как будто Каркара совсем еще маленькая девочка. И вдруг над ними вырастают всадники Мядемина, кони храпят и бьют копытами…

Каркара очнулась, вокруг стояли всадники. Но когда она лучше разглядела их, они оказались не всадниками, а стаей голодных шакалов. Один из них стоял совсем близко, принюхивался, остальные удивленно разглядывали девушку. Каркара, которая только что не в силах была подняться, чтобы выбраться из ямы, вдруг пронзительно закричала и вскочила на ноги. От этого внезапного крика и резкого движения Каркары шакалы с испугом бросились в разные стороны.

Каркара никак не могла разобраться во времени, вечер наступает или же зарождается утро в предрассветных сумерках. Когда огляделась вокруг и пришла в себя, ей стало казаться, что никаких шакалов не было на самом деле, они были продолжением сна, потому что далеко окрест лежала голая пустыня, ни хищников, ничего живого. Она сообразила, как далеко ушла в сторону, уже не видно было придорожных тополей, одни пески окружали ее. В северной стороне хоть кустики какие-то виднелись, селин, верблюжья колючка, а к югу, до самого горизонта, стелилась безжизненная пустыня. Идти на юг было опасно, если там нет растительности, значит, нет и воды. Идти на север, то есть назад, совсем нельзя, там ждут ее слуги Мядемина. И она решительно направилась в сторону сыпучих песков. Когда поднялось над пустыней солнце, стало ясно, что и сегодняшний день будет нестерпимо жарким. Она шла, и с наступлением жары ее стала одолевать жажда, которая была мучительней любой боли. Губы пересохли, постепенно сухим стал и язык. Он распух и одеревенел, с трудом помещался во рту. К полудню Каркара совсем выбилась из сил, перестала понимать, что с ней происходит и где она находится. Даже обжигающие пески уже не действовали на нее. Она не могла вспомнить, за что же ей выпали эти муки. Одна только мысль вела ее вперед — добраться до воды, утолить жажду. Ей стало казаться, что она видит далеко перед собой волны и даже слышит их влажный шум. Но это был всего-навсего только мираж.

Наконец-то она увидела то, чего так ждала и на что так надеялась: впереди показался караван. Каркара думала, что это тот самый караван, который подберет ее и отвезет в родной аул. Она остановилась и стала смотреть затаив дыхание. Но караван шел не навстречу, а мимо. Каркара не сразу поняла это, ей страшно было так подумать, но в конце концов стало ясно: спасительный караван уходит, он слишком далеко, чтобы догнать его, и никакого крика не хватит, чтобы ее могли услышать. Каркара, как зачарованная, провожали караван взглядом. Надежды на спасение больше не было.

Она побрела вперед, уже не чувствуя ни жажды, ни обжигающего ног песка… Она готова была умереть и знала, что, наверное, так и будет…

Каркара не знала, как долго шла по пескам… Вдруг впереди показался одинокий куст саксаула. На верху его висел старый, выцветший дон. Это было первое, что хоть как-то напоминало человека. Каркара подошла к кусту, бессмысленно поглядела на него, упала на песок и потеряла сознание…

Очнулась оттого, что почувствовала, как на нее падают капли воды, будто шел мелкий дождь. Чуть приоткрыв глаза, Каркара увидела над лицом своим сосуд и потянулась к нему рукой. Но сосуд поднялся, и Каркаре не удалось вдоволь напиться. Тут только беглянка окончательно пришла в себя. Над ней стоял незнакомый человек. Может быть, это нукер Мядемин-хана? Она задрожала от страха и прикрыла лицо руками.

Но человек не был ханским нукером. Это был Арна-курбан-сарык, дехканин, возвращавшийся из Хивы в Мары. Куст с истрепанным доном был как раз вешкой на его пути, благодаря которой Каркара и нашла свое неожиданное спасение.

Арнакурбан ездил в Хиву по поручению старейшин своего аула. До них дошли слухи, что Мядемин-хан подозревает сарыков в сговоре с Бухарой и собирается послать свое войско в Мары. Вероятно, кто-то настраивал хана против сарыков, и старейшины послали Арна-курбана с тем, чтобы он разубедил Мядемина и предотвратил ненужное кровопролитие. Но попасть в ханский дворец было совсем не просто. У Арнакурбана был в Хиве приятель, Турсункули, он часто бывал у хана, ковал его лошадей, и Арнакурбан рассчитывал, что Турсункули как-нибудь ему поможет увидеться с ханом. Но Мядемин не захотел принимать простого дехканина, ссылался то на здоровье, то на дела и тянул так почти целый месяц. Наконец Турсункули сообщил Арнакурбану, что Мядемин собирает войско, велел перековать всех лошадей и с утра до ночи беседует о чем-то со своими военачальниками. Арнакурбан понял, что разговаривать уже поздно, и пустился скорее в обратный путь, чтобы оповестить обо всем своих соплеменников.

Увидев девушку под кустом саксаула, Арнакурбан страшно удивился. Что занесло ее сюда — одну, с пустыми руками и окровавленными ступнями ног? В первую минуту он подумал, что она мертва, кто-то похитил ее, обесчестил и бросил здесь, в пустыне, чтобы скрыть свое преступление, Арнакурбан решил, что хоть выроет ей в песке могилу и прочтет стих из Корана, исполнив этим долг мусульманина. Но когда он нагнулся над ней, то понял, что девушка еще жива. Тогда он достал мытару[40] и стал капать воду ей на лицо. Как только она очнулась, он спросил:

— Дочка, кто ты, откуда? Как попала сюда?

Но Каркара только прошептала в ответ:

— Отец, воды… Воды!

Арнакурбан отошел к лошади, развязал суму и, порывшись в ней, достал два куска лепешки, что испекла ему на дорогу жена Турсункули.