«Во веки веков не отнимут свободы…» © Перевод Л. Мальцев Во веки веков не отнимут свободы У горных вершин и стремительных рек, Свободны Арагвы и Терека воды, Свободен Дарьял и могучий Казбек. И облако в небе не знает границы, В горах о свободе не грезят орлы, Туман без приказа в ущельях клубится, И молния бьет без приказа из мглы. Но помнит народ, по какому приказу Ковалось железо для первых оков, Но ныне слагает он песни и сказы О тех, кто сорвал их с последних рабов. В тех песнях поется, как грозная буря Смела эриставства и княжеский гнет. Про иго Шиолы Гудушаури Все помнит народ мой и песни поет. «Шиола, Шиола, ты долгие годы Сидел в эриставстве на троне своем. За землю Ачхоти, за слезы народа Утробу твою мы землею набьем…» В руках, от цепей и борьбы онемелых, Нелегкое счастье родимой земли. Мы помним Мтрехели и тысячи смелых, Что ныне герою на смену пришли. Свобода искрилась на высях снегами И буйно бурлила бурунами рек, Теперь она всюду, теперь она с нами, И запросто с нею живет человек. Пускай же свобода былым эриставам За горе поруганной ими земли Вернет им с избытком весь долг их кровавый. Накормит землей и растопчет в пыли. Август 1932 Новый Афон СТИХИ О МУХРАНСКОЙ ДОЛИНЕ © Перевод Б. Пастернак В Мухрани трава зеленей изумруда И ласточки в гнезда вернулись свои. Форели прорвали решетки запруды. В обеих Арагвах смешались струи. И воздух в горах оглашают обвалы, И дали теряются в снежной пыли, И Терека было б на слезы мне мало, Когда б от восторга они потекли. Я — Гурамишвили, из сакли грузинской Лезгинами в юности схваченный в плен. Всю жизнь вспоминал я свой край материнский, Нигде ничего не нашел я взамен. К чему мне бумага, чернила и перья? Само несравненное зрелище гор — Предчувствие слова, поэмы преддверье, Создателя письменный лучший прибор. Напали, ножом полоснули по горлу В горах, на скрещенье судеб и стихов, А там, где скала как бы руку простерла, Мерани пронесся в мельканьи подков. И там же и так же, как спущенный кречет, Летит над Мухранской долиной мой стих. И небо предтеч моих увековечит И землю предшественников моих. Август 1932 Новый Афон ЗА ЛАВИНОЙ — ЛАВИНА © Перевод Л. Озеров Гром, в вершину скалы громовой ударяя, Оголяет скалу, и сверкает скала, Что сама — как гроза и сама — как седая Борода Шамиля, неприкрыто бела. Есть ли где на земле человек, чтобы просто Перед этим бессмертьем сумел устоять? Я единственный среди живущих апостол — В час геройства, ушедшего вспять. Я — как тетерев, хищником схваченный хмуро, — Нет, молиться не пробую и не начну. Я — кольцо, что сорвали с кольчуги хевсура… Сам священную я объявляю войну. Я как бурею сбитая бурка лезгина, Все суставы свои перебить не успел. Но отважный, осмелившись, станет лавиной, — Так и вы мне ссудите отвагу в удел. Для чего на чернила нам тратить озера, А тончайший хрусталь — на простое перо, Если в гневе сердца согреваются скоро, Если дрожь по суставам проходит порой. За лавиной лавина, обвал за обвалом, И скала на скалу — ни дорог, ни пути. Небеса надо мною склонились устало, Так что даже не жаль мне из жизни уйти. Август 1932 Новый Афон «Поэты, безутешно плача, пели…» © Перевод Н. Тихонов Поэты, безутешно плача, пели, Но безнадежно лет тянулась лента, О том твердит всем школьникам доселе И. Чавчавадзе с сумкою студента. Тут и оплакивал Бараташвили Печаль свою и мира неотступно, И Софью, мудрую супругу Леонидзе, Что более, чем канцлер, неприступна. Досель видны на Тереке, в Дарьяле Следы от шпор Григола Орбелиани, Все та ж река и грохот, как вначале, И плач такой, как вечности заданье. Важа Пшавела чудится мне ночью, Вот черный конь, Арагвы плески злые, Он помогать поэтам хочет И мечет в реку глыбы стиховые. И на Казбек опасно восхожденье, И не всегда Ягор — наш друг — надежен. Кто ледников освоил громожденье? Здесь время гроб Сандро Казбеги гложет. Форелями разорваны ловушки, И ласточки по гнездам упорхнули, Трава Мухрань пленительную душит, И две Арагвы повстречались в гуле. Так в сквозняке и в вихре ледниковом Горам казалось средь ущелий-братьев: Хоть Терек вдвое вод наполнись громом — Для слез воды вовеки в нем не хватит. 1932 |
