ВСТРЕЧА С КОНСТАНТИНОМ БАЛЬМОНТОМ БЛИЗ МОСКВЫ В ЛЕСНОМ ГОРОДКЕ © Перевод А. Ахундова Мы полем шли… Доверчивей ребенка, Волшебник, за тобой я поспешал. Ты — легкий шаг, походка, как поземка — Ветрами, как Христос, повелевал. «Я был в России. Грачи кричали. Весна смеялась в мое лицо». Носился ветер с прошлогодним сором И прядь волос медовых развивал, И каркал ворон, или плакал ворон, Твои стихи картаво повторял. «Я был в России. Грачи кричали. Грачи кричали: зачем, зачем?» И у тебя я был… И плакал ворон, О чем он плакал, разве угадать? Но родина вставала перед взором, И слез горячих я не мог унять. Десятилетье огненное это Из памяти не выжгло прошлых дней. Но сколько же в то лето было света, Что до сих пор светло в душе моей! — «Важа Пшавела в это лето умер», — Сказал и сам не поднял головы. В предсмертной жажде он как обезумел И словно бык просил: травы, травы… С тех пор меня не покидало чувство, Что на два солнца я взглянуть успел. Фантазии ли, нежности ли буйство, Но с этим я бы умереть хотел. «Собачья» ли «площадка», где я маюсь? Никольская ли церковь? Все, как встарь… Но позвонить у двери не решаюсь, — Здесь прежде был престол, сиял алтарь. Здесь Скрябин день и ночь со смертью бился, Звучал здесь Руставели… Я читал Оригинал… и пот с меня струился. Здесь Грушко, наш декан, тогда живал. И ты читал… Нет, так берут аккорды, Так мед из сотов пьют, так льют свечу!.. И я родной земли почуял корни, Цветущую увидел алычу. Что, Балтрушайтис дремлет? В самом деле? Хорош Волошин, с головою льва! И вдохновенный голос Руставели Покрыли зимней нежности слова. Тебя, великолепного поэта, Ждут с голубыми рогами друзья, Второго «Витязя в тигровой шкуре» где-то Тбилиси ждет, ждет Грузия моя. Уже тогда, и порознь и вместе, Пытались футуристы мир менять… Но мы, мы данники одной, старинной чести, И нам с любовью в сердце умирать! Февраль 1927 Тбилиси ТБИЛИССКАЯ НОЧЬ
© Перевод П. Антокольский Как будто умирающая, ночь Вся изнывала, как певец в ударе. Иль вправду помогли ей изнемочь Там, за Курой, рыдающие тари? И на плоту сосновом пел старик. И песни незапамятная старость, Преобразив его гортанный крик, На что-то там надеяться старалась. А я чем жив и до чего дошел? Как Шавнабада, черен я и гол. О чем же сердце плачет человечье. Сжигаемое известковой печью? Зачем мне стол, накрытый на плоту, И то вино, что бражники глушили? Схватить бы лучше в руки бомбу ту, Что некогда швырнул Джорджиашвили. Вот чем я стал и до чего дошел. Как Шавнабада, черен я и гол. Клянусь вам честью, я бедней и жальче. Чем тот обугленный загаром мальчик. Я буду петь индустриальный вихрь И старый мир крушить, как плот дощатый. Икар взлетел на крыльях восковых, Но не крылам, а сердцу нет пощады. Прости мне, если сердце залито Еще слезами о заре весенней. Я сам ревную к нищему за то, Что он поет и плачет об Арсене. Я сам на загнивающем плоту, На том дощатом лебеде сосновом, Но я не кончил. Я еще расту. Еще надеюсь: все начнется снова. 16 марта 1927 В КАХЕТИИ («Слушайте зов Алазанской долины…») © Перевод Н. Тихонов 1 Слушайте зов Алазанской долины, Гости далекие, голос старинный. Пробуйте, пейте вина Кварели, Чтобы сердца на пирах потеплели. Всех приведите: певцы здесь желанны, Стол им открытый лозы обвили, В Шильде споет вам Дедас Левана Или в Артанах — Каралашвили. Пусть по селеньям прокатится громом Мравалжамиер — чужим и знакомым, Пусть им послышится град в Цинандали, — Где еще сердце так песни вмещали? Стол задохнется от песен застольных. Будь же названия зятя достойным, Рог подымай, не смущаясь, почаще, Вылей здоровье Кахети сладчайшей. 2 Знаю, стреляли семь братьев… Но где же Их попаданье? — Промазали вместе. Только единожды выстрелил дед наш, — Тур вниз ногами повиснул на месте. Пусть семь поэтов пустят, как стрелы, Семь своих песен — все мимо промчатся. Путь пересек им Важа Пшавела, Обвалом над ними повис Чавчавадзе. Герои Кахетии, эти — другие… Где состязаться достанем мы силу? Поднимем же чашу, друзья дорогие, И выпьем за ту, что на свет их родила. Ведь рвется, как оползень, песня в привете, Когда проезжаешь долину Кахетии… 17 апреля 1927 Тбилиси |
