ВСХОДИТ СОЛНЦЕ, СВЕТАЕТ © Перевод Б. Пастернак Солнце первыми лучами метит Склоны гор, очнувшись ото сна. Из-за тучи светит и не светит В ней заночевавшая луна. Сверху Терек набегает, воя, Снизу слышится Арагвы рев, Солнце незаметною киркою Разбивает льдины ледников. По Казбеку вихрь метет с вершины, В пурпуре зари его висок. Стыд тому, кто пред такой картиной Смерти бы еще бояться мог. Я стою внизу, оцепенелый, И себя совсем не узнаю, Точно вдунул сам Важа Пшавела Жар Химикаури в грудь мою. 7 декабря 1927 ИЗ СОГАНЛУГА
© Перевод Н. Соколовская А Кура — колыбельного тише напева. Только здесь, у Метехи, разгуляться не прочь. И луна разлеглась безмятежно, как дева, На плотах облаков, уплывающих в ночь. Татарчонок оборванный из Соганлуга Погоняет ослов и протяжно поет. Залитая сияньем ночная округа Допоздна разговоры со мною ведет. Я беспечен и гол, как гора Шавнабада. Только мысли — и судьи мои, и родня. Я не баловень этой судьбы — и не надо. Лишь одно до глубин уязвляет меня: Что и времени минуло вроде не мало, Но Крцаниси еще потрясает озноб, Что — простреленная — замерла Нарикала И стоит в темноте напряженно, как гроб. …А Кура колыбельного тише напева. Только здесь, у Метехи, разгуляться не прочь. И луна разлеглась безмятежно, как дева, На плотах облаков, уплывающих в ночь. 1927 БРАТУ ГАЛАКТИОНУ © Перевод П. Антокольский Двое братьев, почти близнецы, Там, в Орпири, мы выросли оба. Там зарыты и наши отцы, Да истлели, наверно, два гроба. Там дома наши рядом стоят. Мы в одной малярии горели У разлива Риона в апреле, И одни нас истоки поят. Ты томишься по лаврам, а мне Любо вспомнить о той стороне, Слушать хриплую жалобу жабью Или ржавое хлюпанье хляби. Дилижанс, приближаясь, скрипит, Чаландари бредет и вопит, Босоногий певец, и проселок Полон песен его невеселых. Моя песня лишь отзвук глухой Той трясины, где прошлое тонет. То в ней волчий послышится вой, То как будто бы колокол стонет. Наши матери сгорбились, ждут, И поминки справляют старухи. Да соседи в проклятой округе Никогда уже к ним не придут. 1927 В ГОМБОРАХ © Перевод С. Спасский С. Шаншиашвили и Г. Леонидзе Распыляется, гибнет Уджарма. Но свой Облик все ж сохраняют упорные глыбы. О, хотя бы до нашей доски гробовой Вы, стихи о любви, сохраниться могли бы! В ночь такую Вахтангу послышался звон С темных высей. И я различаю: несмелы, До сих пор еще плачут, смотря в небосклон, Остролисты и верески Важа Пшавелы. В Сартичалах играет на тари Сако, Напевает для нас «Сулико» Церетели. Что ж, и наши возлюбленные далеко, Для потерь, для разлук мы любимых имели. Да, умел себя высказать прежде ашуг! Речь должна быть сейчас у поэтов иною. Но пока еще словом владеет недуг, Поступь говора нашего стала больною. Нина, и Суламифь, и Мелита… Чиста Прелесть склонов Кахетии. Будто смиряя Нрав свой, женщиной сделался тигр. Иль с моста Из волос — нам открылось сияние рая? Ночь Кахетии сладостнее молока Материнского. Негу колеблет Иори. Над Гомборами всплыла луна. И рука Горгаслана мечом ее сдвинула вскоре. Январь 1928 Тбилиси «Брат мой, для пенья пришли, не для распрей…» © Перевод Б. Ахмадулина Брат мой, для пенья пришли, не для распрей, Для преклоненья колен пред землею, Для восклицанья: — Прекрасная, здравствуй, Жизнь моя, ты обожаема мною! Кто там в Мухрани насытил марани Алою влагой? Кем солнце ведомо, Чтоб в осиянных долинах Арагви Зрела и близилась алавердоба? Кто-то другой и умрет, не заметив, Смертью займется, как будничным делом… О, что мне делать с величием этим Гор, обращающих карликов в дэвов? Господи, слишком велик виноградник! Проще в постылой чужбине скитаться, Чем этой родины невероятной Видеть красу и от слез удержаться. Где еще Грузия — Грузии кроме? Край мой, ты прелесть и крайняя крайность! Что понукает движение крови В жилах, как ты, моя жизнь, моя радость? Если рожден я — рожден не на время, А навсегда, обожатель и раб твой. Смерть я снесу, и бессмертия бремя Не утомит меня… Жизнь моя, здравствуй. Январь 1928 |
