Хоть вовсе о прошлом не думал ты тут,
Оно оживет на мгновенье,
И вот из ущелья, ты видишь, идут
Навстречу могучие тени.
Я вижу твою седину, Ованес,
Ожившими в вечер румяный
Биенье бездонного сердца и блеск
Улыбки в волненьи Севана.
Исчез, как мечтали, раздор вековой,
Брат брата не губит войною,
И тот, кто вчера был пастух кочевой, —
Сегодня он правит страною.
Народы Кавказа в единстве живут,
Поют они песни иначе,
В стране нашей мирный господствует труд,
Ануш твоя больше не плачет.
Пришли мы как братья, и каждый мечтал
Сказать про единство поэтов
Тебе, кто впервые об этом писал, —
И песню продолжить про это.
Ты сладость дорийского меда впитал
В свое неповторное слово,
И тот, кто, прозрев от тебя, не признал
Тебя, пусть ослепнет он снова.
Ты знаменем дружбы, сказать без прикрас,
Быть должен под родины небом,
Ты ожил сегодня вторично для нас,
Хоть мертвым для нас ты и не был.
И ржавчине времени не переесть
Цепь дружбы сердечной и новой,
Незримый хозяин в Армении, здесь
Прими наше братское слово.
Здесь когда-то Григол Орбелиани
Начал здравицу давних дней,
Или «Пир возле стен Еревана»,
После битвы победной своей.
«Там, где битва гремела, бушуя,
Тихий сумрак вечерний лежит,
У костров бивуачных, пируя,
Победившее войско сидит».
Ереванская крепость упала,
И турецкий сардар убежал,
Долго пламя войны полыхало,
Над руиною черной дрожа.
И лежали под каменной кручей
Трупы беженцев, втоптанных в грязь,
Ливни мыли их, щебнем колючим
Ветер их засыпал, торопясь.
И в Аракса неистовом шуме
Вопль сиротский к Араксу приник,
И отец проклинал, обезумев,
День рожденья детей-горемык.
В горных дебрях зима их кончала,
Враг в долине приканчивал их,
Волчья стая по следу рычала
И бросалась на еле живых.
Стала яма в ущелье знакомом,
Словно зверю нора, дорога,
Человек называл ее домом,
От ужасного прячась врага.
Разоритель крестьянского мира,
Поджигатель и деспот большой,
Назывался он Карабекиром,
За жестокость был прозван «пашой».
Но не только здесь турки сжигали,
И не надо искать за горой,
И свои здесь своих убивали,
Брату брат рыл могилу порой.
Чтобы крови поток этот лился,
Верно, кто-то на небе решил,
Вот тогда человек и явился,
Человек этот Лениным был.
Нынче курд с армянином не в ссоре,
Тюрк в грузинах не видит врагов,
О вражде, как о прошлом позоре,
Пионер рассказать вам готов.
Пионерская дробь барабана,
Слышен в поле пастуший рожок.
Сон веков над грозой Еревана
Над Иракли-тапа глубок.
Нет, мы Карса, как предки, не брали.
Новым людям дан новый удел,
Но зачтутся им в будущих далях
Героических тысячи дел.
Вот оно, столкновение классов,
Поколенье вступает в борьбу,
Мы с ним вместе, и сборище масок
Темных происков будет в гробу.
Вот то место, где сам Орбелиани
Свою здравицу написал,
Или «Пир возле стен Еревана»,
Где он с войском своим пировал.
И вблизи Еревана мы тоже,
Сад Сардарский нам пир украшал,
В новой здравице сад этот ожил,
Но новее всех здравиц — ваша!
Мы поэты Кавказа! Не книзу —
Путь наш в гору и только вперед,
Где фундамент социализма
Так уверенно строит народ.
Кто видал разоренные страны,
Где в ущельях из трупов редут,
Превращенные в хаос поляны
И долины, где царствовал труд?
Это кладбище — крик без ответа,
Сотни верст, где пустыне лежать.
Да, друзья, это долг наш — об этом
Поколеньям о всем рассказать.
Здесь не здравицы гордое слово,
Тут и слезы и дрожь! А потом —
Кто светлей нас, нежней и суровей,
Лучше нас скажет миру о том!
Пусть и голос свирели чудесной
Для народа звучит до конца,
А за нами, товарищи, песня,
Что надежду вселяет в сердца!
И не так уж далеко от Агзевани!
Оказался здесь впервые, как ни странно!
Нет у нас, грузин (невольное признанье),
Любопытства открывать чужие страны.
Но в печально-голубином воркованье
Тихой песенки аробщика-грузина
Голосов золотоносных залеганье
Мне открыли эти скалы-исполины.
«В Агзевань поехать, что ли!
Привезу хрустальной соли.
Мать сначала обниму,
После сына и жену».
А от песни небеса поголубели.
Сердце — радостью, как радугой, прошили…
Словно песню не один, не двое пели,
Сразу тысяча Вано Сараджишвили.
Оттого, что в песне соль была — хрустальной,
И слезинка тихой радости — утешной,
И жена была красивой и желанной,
Переполнилась душа водою вешней.
Где владенья моурави-исполина,
Простирающиеся до Вавилона?
Пели тысячи свирелей в лад единый,
И заря зарю смещала с небосклона.
В Агзевань бы! Для поэзии! Ну что же!
И в ярме бы я поднялся буйволином!
Ну, скажите, разве есть такая ноша,
Чтобы нам — да оказалась не по силам?!
Май-июнь 1931
