* * * Я рос и я вырос, Но топи Риони Душе, как и в детские годы, Сродни. Волнуя меня, Как и в прежние дни, Оркестр лягушачий Играет в затоне. Здесь Тютчева Демоны глухонемые Зловещий ведут Меж собой разговор. Пленяет меня Этот гул до сих пор, Как слова грузинского Звуки родные. Пусть нынче Подобная грусть не нужна, Но разве могу я Расстаться с мечтами? Скажите, Какими такими сетями Свои корабли Подыму я со дна? А сколько мучений, Терзаний и слез, Бессонных ночей — Напролет, до рассвета! Пусть станут уделом Другого поэта Слова, что при жизни Я не произнес: «На полюс! На полюс! Вперед, смельчаки, Чтоб новые тайны Внезапно открылись!» А мне Корабли затонувшие снились, Мерещились Парусники, ледники. Мерещился полюс В далекой дали. Он был моей тайной, Схороненной в льдинах, Моей Атлантидой В огромных руинах, Он был перерезанным Горлом земли. Припомнит мой каждый Бессонный ночлег — Бездонная пропасть, Мечты обитанье, — Того, Кому сердце свое мирозданье Открыло, — Такой это был человек. Бок о бок на поиски Оси земной Мы вышли. Амундсен взял первенство сходу И шел, Уподобив несчастному Скотту, Меня самого И идущих со мной. Мечте этой, Ревности детской моей Я верен И не посрамлю этой чести. Мы вместе искали, Мы умерли вместе — Бок о бок в торосах Ледовых морей. Внемли, — Человеческой совести сонной Твержу я, — Пусть носит Амундсена имя Звезда эта — Первенец утренней сини, У солнца во лбу, На краю небосклона. * * * Нет больше Амундсена. Из-за кого, Какого-то Нобиле В черной рубахе, Погиб человек И, не знавший о страхе, Пал викингов отпрыск, Прямое родство! Весть скорбная Землю от края до края Стремглав облетит, Чтоб услышал любой. И Дидерихс в смертный свой час И Гильбо Скорбели о нем, О себе забывая. И скорбному плачу Всемирному в лад Над Оперным театром Тбилисским Наклонно Осовиахима Повисли знамена — И вот Самойлович Читает доклад. Звучат ли сейчас Самойловича или Чухновского речи — Тоски не унять. Я «Пьяный корабль» Вспоминаю опять, Который сказал по-грузински Яшвили: «Не страшно ли — Сбившийся напрочь с пути Скелет корабельный Несется к утесам? Корабль, не подвластный Ганзейским матросам, Его мониторам — И тем не спасти. И вместо волны Европейского моря Холодная топь, Где бумажный фрегат, Как бабочку, Мальчик пустил наугад И на воду смотрит В предчувствии горя». * * * Герой, Покоритель полярных широт, Чухновский, Из камня он высечен, что ли? Живых мертвецов Из ледовой неволи Он спас И прославил советский народ. Живых он, Живых, а не мертвых искал. Не надо Чухновскому Трупа Мальмгрена И славы стервятника, Он не гиена, Не ровня другим, Не полярный шакал. Вплотную Голодная смерть подходила. Но с белым медведем Средь гибельных льдин Чухновский сразился Один на один И всех накормил Шашлыком Автандила. * * * Театр, Не видавший еще никогда Таких представлений, Сегодня прекрасен. Здесь слышно, Как дышат «Малыгин» и «Красин» — Дыханье сквозь стены Доходит сюда. Чухновского, Бабушкина Расспросите — Врагов нашей Родины Этот поход Лишает покоя, Уснуть не дает, Пугает Ледовой лавиной событий. События эти — Одна из причин, Дающих Литвинову Полное право Отстаивать мир. Про геройство и славу Все знают. Не знает Амундсен один. * * * Когда бы я Гахою был Циклаури, Который, как крышу, Казбек утоптал, Узнав о несчастьи, Я плакать бы стал. Мы все Циклаури сродни по натуре. Мечтатели мы. Вот и Гахе поют Прощальную, заупокойную. Верьте, Когда бы он мог Выбирать место смерти, Казбек бы он выбрал Как вечный приют. Отсюда И Гудамакари отроги, И Гаха несчастный Предстанут очам, Носилки, И мохевцев Водочный чан, И выпитые Поминальные роги. И память Казбек Сохранит навсегда О доблестном Гахе — О волчьем колене. Амундсен, Я знаю о том, Вне сравнений, Но Гаха останется В памяти льда. И надвое Я расколю ледяной Подсвечник — Мои отвердевшие слезы. Схоронят Амундсена Льды и морозы, — И встанут все мохевцы — Шапки долой! Наш долг К человеческой совести сонной Воззвать, Чтобы дали Амундсена имя Звезде этой — Первенцу утренней сини, У солнца во лбу, На краю небосклона! Декабрь 1928 |
