Нам передали команду: «Стоять насмерть!», сказав, что вблизи других войск нет, но подмога идёт. Занимая свои передовые окопы, увидели бесконечное число уходивших в тыл повозок с ранеными и убитыми. Уходили «катюши», израсходовавшие боезапас.

 Часа полтора длилась тишина. Было непонятно, что же будет дальше. Чёрная пыль начала оседать, стали видны в пылевой стене просветы. Вдруг наш заряжающий закричал: «Командир, на нашем направлении 14 танков противника! Нет — 15!» Через некоторое время он сбился со счёта и прокричал, что их лавине конца не видно. Впереди шли традиционно используемые немцами танки Т-III и T-IV, лёгкие и средние машины, которые мы под Сталинградом подбивали на расстоянии 600—800 метров. Поодаль, за вторым рядом, грозно и тяжело шли «тигры», «пантеры» и «фердинанды». Соотношение примерно было таким: один «тигр» на 10—20 лёгких и средних танков.

 Шли спокойно, видимо, уверовав, что наша оборона смята. Мы молчали. Немцы двигались медленно, попыток к рывку не просматривалось.

 За 300 метров до наших замаскированных танковых окопов мы открыли огонь. Стреляли все полки тяжёлых танков на всём участке фронта наступления немцев. Десятка четыре или пять лёгких и средних танков загорелись сразу, остальные стали быстро разворачиваться и уходить назад. Вся эта картина мне в оба перископа, левый и правый, была видна отчётливо.

 Экипаж нашего КВ-1C был интернациональным: я — русский, командир экипажа Александр Лукьянов — белорус, младший механик-водитель Байрам Садыков — татарин, командир орудия Владимир Прусенков — мордвин, радист Алексей Ушанов — украинец, воевали и жили как братья ещё со Сталинграда.

 Немцы, отступая, видимо стали пытаться уяснить себе обстановку: где же наши огневые точки? Мешала рожь, огромное ржаное колышущееся поле, на кромке которого мы и замаскировались. Даже из люков немцы вылезли, наблюдая. Через некоторое время из балки снова показалась лавина их лёгких и средних танков, каждый с десантом на броне. Снова сзади них пошли «тигры» и «пантеры», и снова мы начали стрелять с неподвижных позиций. Снова загорелись их танки, а автоматчики посыпались с брони и пошли в атаку. Чётко было видно, что они пьяны, кители нараспашку, рукава засучены, сами идут, шатаясь, густой толпой. Сколько их там побили из наших пулемётов — ужас! Все полегли.

 Часа четыре снова было тихо, немцы не появлялись. Время было за полдень. В воздухе появились «рамы» — самолёты-разведчики, начали шарить, нас искать. Покружились и улетели. Через полчаса со стороны немцев в воздухе появилось около сотни самолётов-бомбардировщиков. Ну, думаю, сейчас нам достанется. Эти стали сыпать не коробки с минами, а бомбы. Одна лавина, вторая, третья проутюжили наши позиции, ставшие уже передним краем. Мы потеряли восемь танков, такая была плотная бомбардировка.

 К вечеру у нас кончились снаряды, даже из ниш в окопах выбрали почти всё, осталось примерно по десятку на танк. Поступил приказ перейти на вторую линию наших окопов, на удалении примерно 4,5—5 км, там снаряды были. Подхватив разбитые танки на буксир, мы отошли.

 В третий раз пошли немцы в атаку, на этот раз впереди поставили новые «тигры», «пантеры» и самоходки «фердинанды». Кстати говоря, самоходка сзади была очень уязвима, её люк был в жару открыт, как маленькая стена. Ну прямо мишень на полигоне! Мы решили их пропустить сквозь наши позиции, отсекая автоматчиков, таких же пьяных, как и прежде. Как только проползли самоходки и «тигры» с «пантерами» через наши порядки на удаление 100—150 метров, мы развернули башни своих КВ-1C и стали бить им в корму, кому как удобно. Сразу загорелось больше десятка машин. Двигатели у них бензиновые, поэтому горели они очень красиво, ох как красиво! Остальные почти сразу разворачиваются и уходят назад, осталась одна пехота. Автоматчики, пьяные, как шли, так и продолжали тупо идти, словно ничего не произошло. Видимо, ничего не поняли. Ну, мы им тут дали! Наши пулемёты хорошо их покосили, навряд ли кто в живых остался.

 Уже темнело. Поступил приказ отойти на третий рубеж. Тут подошла артиллерия и другие части танковых армий. Пушки стояли — не какие-нибудь там сорокапятки, а калибра 122 мм, 152 мм. За ними — пехота, миномёты, и всё на возвышении. Ну, думаю, теперь жить можно, хотя и отошли за день на 8 км.

 Ночь прошла спокойно. На рассвете 6 августа немцы снова пошли в атаку, выставив впереди тяжёлые новые машины, а Т-III и Т-IV поставив сзади. Шли плотно и напролом. Наша задача тут была несколько другой: в этой ситуации главную скрипку играли гаубицы, а мы им подыгрывали.

 Перед нашей обороной была болотина, по которой протекал небольшой ручей. Немцы до ручья шли без выстрелов, не стреляли и с нашей стороны. Думая, что мы либо ушли далеко, либо нас при бомбёжке разбили, немцы шли уверенно, открыли у ручья люки, кое-кто разделся, охлаждая себя водичкой. Кто-то искал надёжное место перехода через болотину, кто-то смотрел в бинокль в нашу сторону. Ну, прямо учения, а не бой.

 А мы от них сидим тихо метров за 500, смотрим на выстроившуюся в линию массу разных машин и выбираем цели. В одно мгновение наши артиллеристы как врезали им несколько залпов, от «тигров» и «пантер» с «Фердинандами» только лохмотья летели, от снаряда калибра 152 мм их танки лопались, как спичечные коробки. После такого побоища на этом участке они, наверное, оставили сотни три танков, наш полк подбил до 30 машин. Почти никто не ушёл.

 В этот час и захлебнулось основное наступление немцев. На нашем участке стало тихо. Это — на земле. А в воздухе кружилась карусель воздушного сражения. Впечатление жуткое. Я вот всю жизнь боялся попасть на иностранные танки: «Черчилль», «Валлентайн», «Шерман», М-ЗС, а лётчики, я знаю, боялись воевать на «Харрикейне». Он уступал «Мессершмидту-109» во многом: в маневренности, скорости, вооружении. Сердце разрывалось от картины гибели наших ребят, когда они группами по 10—15 «Харрикейнов» шли в бой, а два-три «мессера», начав клевать неповоротливых иностранцев, быстро их добивали. И наши сыпались с неба, как горох, ничего не совершив. Появляется ещё группа таких же наших истребителей — через две-три минуты и им конец. Своих новых Ла-5, «яков» мы тут не видели.

 До 10 июля была передышка. Подремонтировались, отдохнули. Подтягивались наши войска. Мы влились в 5-ю гвардейскую танковую армию Ротмистрова, которая получила приказ взять Прохоровку. Спешным порядком, маршем пошли в том направлении и с марша, «без ничего», усталые, голодные, не спавшие много часов экипажи, пройдя до сотни километров, 11 июля начали Прохоровское сражение. Кульминация танкового сражения была 12 июля, а мы начали 11-го.

 Нашей задачей было прорваться вперёд и отсечь их тылы, а у немцев задача похожая: протаранить наши боевые порядки и тоже прорваться вперёд. И получилось так, что в пыльной темени было не понять, где кто, где наши, где немцы. Только где-нибудь появится на миг просвет, смотришь — наша тридцатьчетвёрка вперёд летит, чуть наш КВ-1C не задевает бортом. А повернёшь чуть перископ — глядь, на тебя «тигр» пушку наставляет. Не знаешь, куда бить, темно от пыли, и чтобы не наткнуться на подбитые немецкие танки, да и на свои тоже, движемся вперёд медленно. И до того устали, что силы исчезли, рычаги невозможно двигать. Всё, надо передохнуть.

 Как это случилось, и сам не пойму. Остановил я танк и сразу уснул. Экипаж, конечно, тоже мгновенно уснул. Спим. Разбудила меня тишина. Стал вертеть перископ, пыль осела, появилась видимость.

 Смотрю, впереди в метрах 100—150 стоит «тигр». Спит. Справа — ещё один, тоже спит. Повернул перископ — везде танки, свои и немецкие, и не разобрать, какие из них живые, а какие мёртвые. Толкнул командира, смотри, мол, два «тигра» стоят, живые. Тот приказал башню разворачивать вручную, чтобы ни звука, и бить по задам. По команде выстрелили, оба тигра сразу загорелись, и вокруг сразу такое началось! Всё зашевелилось, завизжало, загудело, заскрежетало, и снова поднялась пыль, и снова всё покрыла темень. Но мы успели проскочить километра два, взяли Прохоровку, разбили немецкие тылы, покрошили там всё. Видя это, танкисты из немецких машин побросали их и стали убегать.