Через месяц, в сентябре 1941 года, полк, где служил Николай, передислоцировали на Волховский фронт, на станцию Войбакала, что у юго-восточной оконечности Ладожского озера. Дивизион «эрэсов» был первым и единственным на Волховском фронте. На передний край ехали долго. К рассвету стали развёртывать батареи. Своеобразие той обстановки заключалось в большой секретности советского оружия. Личный состав полка практически не представлял себе стрельбы реактивными снарядами, её видел лишь командир полка капитан Богданов. Тем более этого никогда не видел стрелковый полк, который ракетчики поддерживали огнём.

 В 7 часов 15 минут утра раздалась команда «Огонь!» Вся поляна озарилась ярким красным пламенем, наполнилась грохотом струй газов, рвущихся из сопел 192 снарядов. Наши необстрелянные солдаты были в шоке: одни бежали в лес, другие упали на землю, закрыв голову руками...

 «Позже нам донесли, что залп был точным, противник в панике оставил свои позиции. Но и мы после налёта «юнкерсов» понесли потери. В числе раненых оказался командир батареи старший лейтенант Тарасенко. В этот день мне было приказано принять командование батареей», — рассказывает Николай Никитович.

 А было Лянь-Куню 18 лет, и до 19 лет оставалось две недели. Командующий 11-й немецкой армией Эрих Манштейн воевал в это время в Крыму.

 ...Во время летнего нашего наступления в расположение гвардейцев-миномётчиков неожиданно приехал командующий фронтом генерал армии Мерецков. Приводим строки из рассказа Эдуарда Асадова, поэта, друга Николая Лянь-Куня, воевавшего с ним в одном дивизионе.

 «...Мерецков захотел взглянуть на боевых гвардейцев, которые с полным зарядом ракет среди бела дня дерзнули проскочить через занятое немцами село Гайтолово, не потерять ни одной машины и, отъехав на безопасное расстояние, ещё и дать залп по обалделому противнику.

 ...За ночь положение на нашем участке ухудшилось. Фашисты продвинулись вперёд. Наша пехота с островка отошла. Об этом мы узнали на следующий день от перемазанного соляркой лейтенанта-танкиста, который вышел к нам из кустов и удивлённо воскликнул: «Вы ещё тут? А впереди ведь никакой пехоты! Вот только один наш танк. Мы его малость ремонтировали.»

 Комбат, старший лейтенант Лянь-Кунь, уточнил обстановку. Всё точно. Положение было критическим. Гать, по которой мы проехали, немцы с рассветом разбомбили в пух и прах. Так что о возвращении по прежней дороге нечего было и думать. И мы, и танкисты оказались полностью отрезанными на островке.

 Практически выход был только один. В случае, когда батарея попадает в безвыходное положение, когда спасти секретную технику уже нельзя, по инструкции полагалось боевые установки взорвать, а личному составу просачиваться к своим... Но взорвать, уничтожить наши замечательные «катюши», к которым за год войны успели привязаться и полюбить, ни у кого не поднималась рука.

 И тогда, посовещавшись, все решили, что у них есть другой выход, редкостный по своей дерзости, но с расчётом на неожиданность и с надеждами на удачу: прорваться по единственной дороге через занятое немцами Гайтолово.

 И отчаянный рейс начался. В последнюю, замыкающую, сел старший лейтенант Лянь-Кунь. Как мы летели по селу мимо врагов, долго описывать не буду. Помню только острейшее напряжение и желание удвоить и утроить скорость наших машин. И одно острое опасение: если фашисты быстро опомнятся и дадут хотя бы очередь по колёсам, то сразу конец. Скаты мгновенно спустят, и операция закончится провалом. Впрочем, не совсем. Было решено, что если с какой-нибудь из машин это случится, то командир орудия тут же подожжёт бикфордов шнур, который держит в кулаке. Другой конец шнура уходил под сиденье, где ровными кирпичиками лежали тротиловые шашки. Ровно двенадцать штук. Чтобы не чиркать спичек, горящие самокрутки держали наготове, как самое главное оружие...

 Не знаю, то ли враги так были потрясены нашей наглостью, то ли они сразу не поняли, в чём дело, но стрельбу открыли, когда мы уже вымётывались из села.

 Венцом всей операции был наш знаменитый гвардейский залп. Отъехав от села около пяти километров, мы развернулись и, так как на спарках наших установок лежал полный боекомплект, прицелились, навели и дали залп...

 У нас было только двое раненых, а убитых ни одного. Командарм 54-й генерал-лейтенант Федюнинский, как нам говорили, отнёсся к этой операции неоднозначно. Дело в том, что «катюши» в ту пору были на фронте ещё редкостью: оружие совершенно секретное. Рисковать людьми и такой техникой было делом слишком уж опасным. Говорят, что комдиву Мещерякову он сказал: «Считай, что батарейцы твои не столько между врагов проскочили, сколько между наградой и трибуналом».

 Противной стороной на Волховском фронте снова в то время командовал один из лучших полководцев Гитлера, уже фельдмаршал, Эрих фон Манштейн.

 Все эти военные годы судьба как бы готовила Николая Лянь-Куня к главному сражению — Курской битве. В начале 1943 года Николай, будучи уже капитаном, попал в войска Степного фронта, где начала формироваться одна из первых дивизий гвардейских минометов наряду с имевшимися менее крупными соединениями — бригадами и полками. «Тому, кому пришла в голову мысль о крупных соединениях «катюш», кто формировал бригады и дивизии, надо низко поклониться», — убеждён Николай Никитович. Они сыграли одну из решающих ролей в Курской и последующих битвах. У немцев ничего подобного не было.

 Лянь-Кунь попал в одну из бригад 3-й дивизии, поддерживающей 63-ю армию генерала В.Я. Колпакчи, нацеленную на Орёл.

 О Курской битве, об огненной дуге писалось и говорилось много. Для миномётчиков эта битва — сплошные марши и залпы, залпы и быстрая смена позиций. Бой шёл всюду: справа, слева, сзади, спереди, в воздухе, всё гремело, визжало, крики раненых и умирающих не были слышны, как в немом кино. И была кровавая работа двух гигантских армий, схватившихся железными мускулами в смертельном поединке.

 После 12 июля миномётчики вместе с другими родами войск стали выдавливать немцев с их хорошо сработанных укреплений. Продвижение было очень медленным: хорошо, если полтора-два километра в сутки. Нечего скрывать — немцы дрались упорно, грамотно, отчаянно. Они несли огромные потери, но и наши потери были тоже велики, так велики, «что и подумать больно».

 «Катюши» Лянь-Куня без работы не оставались. Каждая мало-мальски небольшая операция предварялась артподготовкой, в том числе площадной стрельбой «эрэсов». После их залпов по поражённой местности не могли проходить даже наши тридцатьчетвёрки — так перепахивали немецкие позиции реактивные снаряды. Марш на несколько километров, и снова прогрызание обороны немцев. И так день за днём, в жару, пыль, под непрерывными атаками «мессеров», контратаками немцев с танками, с потерями друзей-товарищей.

 В кино и книгах показывают, как правило, не ту войну. Она непередаваема, её можно почувствовать только своей шкурой, просеять через сознание, а это строго индивидуально. Из таких боев выходят (если выходят!) совершенно другие, чем перед боем, люди.

 ...Одним из побеждённых командующих войсками Вермахта на Курской дуге был фельдмаршал фон Манштейн, командующий группой армий «Юг».

 Как же сложилась жизнь у наших героев? Николай Никитович прошёл с «катюшами» до Берлина, участвовал в Берлинской операции. В 1946 году служил в Закавказье, Дагестане, через год закончил высшие офицерские курсы реактивной артиллерии в Москве, потом два года служил в Германии, в 1948 году поступил в военную академию, по окончании которой преподавал в Житомирском зенитном ракетном училище в течение пяти лет. В 1953 году направляется в Калинин, где была создана Военная командная академия ПВО. Свыше 30 лет Николай Никитович преподавал в академии, защитил кандидатскую диссертацию, получил учёное звание доцента.

 После завершения службы в армии он остался работать в той же академии в качестве профессора кафедры соединений ПВО.