— Гарри, — спросила Кэй, — сколько мы должны пробыть здесь?

Я не очень винил ее за этот вопрос, потому что вначале мне показалось, что мы и в самом деле никого здесь не знаем. На длинных столах в одном конце зала стояли чайные чашки и лежало печенье. Сюда, пробиваясь через шумную толпу, стекались женщины и дети, тогда как мужчины двигались в обратном направлении.

— Я пойду что-нибудь выпить, — сказал я. — Вино, кажется, в том углу.

— Ну уж нет. Одну ты меня здесь не оставишь.

— Что ж, могу и не ходить.

Некоторое время мы стояли молча. Вглядываясь в лица окружающих меня мужчин, я пытался обнаружить в них какие-нибудь знакомые черты, представить, как они выглядели подростками, которых я некогда знал.

— А вот и Биль! — воскликнула Кэй, и я увидел Биля, пробиравшегося к нам через зал.

— Алло, мой мальчик, — заговорил он. — Как тебе нравятся школьные дружки и их детки?

— Я лучше пойду чего-нибудь выпить.

Кэй удержала меня за руку.

— Прежде, оставь мне ключи от машины. Меня может проводить домой Биль.

— Подожди, Кэй. Ты же член комитета. Тебе нужно встретиться с другими членами и поговорить.

Через зал она посмотрела на столы для чая. По выражению ее лица я понял, что спорить бесполезно, и тем не менее считал, что она поступает неправильно.

— Я еще успею наговориться с ними, а сейчас у меня болит голова. Дай мне ключи и можешь оставаться.

— Что ты! Если у тебя болит голова, я тоже поеду домой, — ответил я, хотя ни секунды не сомневался, что никакой головной боли у нее нет.

— Оставайся здесь.

— Кэй, но неужели и ты не могла бы задержаться на каких-нибудь полчасика?

— Не будем спорить. Передай мне ключи, и Биль проводит меня домой.

Я отдал Кэй ключи, так как не хотел вступать в пререкания в присутствии Биля.

— Ведь я же не прошу о чем-то особенном. Мне в самом деле кажется, что ты могла бы…

Зал теперь был битком набит людьми, и нам приходилось повышать голос, чтобы слышать друг друга.

— Не будь таким надоедливым, Гарри, — ответила Кэй. — Возвращайся, когда захочешь. Пошли, Биль. — И она взяла его за руку.

— Хорошо, я вернусь, когда захочу.

Мне казалось, что Кэй могла бы побыть здесь еще немного. Она поступала несправедливо, вымещая на нашем выпуске свое недовольство мной. Ей хотелось хорошо провести время с Билем, и я не противился ее желанию, не понимая только одного: зачем ей и Билю понадобилось бросить меня здесь в каком-то дурацком положении. У меня сразу улетучился весь энтузиазм и весь интерес к происходящему.

Все присутствующие показались мне усталыми, неинтересными, растерянными и сбитыми с толку. Я наскочил на чью-то дочь, которая несла чашку чаю; чай выплеснулся на пол, и я сказал: «Извините меня». Затем я толкнул чьего-то сына, прыщавого, как мой Джордж, и вспомнил, что все мы тут в одинаковом положении и что следует быть любезным с сыном университетского товарища.

— А народу собралось порядочно, — заметил я.

Мальчик судорожно глотнул слюну и выразил свое согласие. Я совершенно не знал, как нужно разговаривать с чужим сыном. Мне приходилось часто встречаться с ними в домах друзей, и еще совсем недавно они бегали в детских комбинезончиках.

— Игра была замечательная, правда? — сказал я.

— Да, сэр, — ответил он и с диким видом огляделся по сторонам. Ему хотелось поскорее удрать (как и мне), но получилось так, что мы должны были разговаривать.

— В какой школе ты учишься?

— В Эксетере, сэр.

В эту минуту кто-то налетел на него, и он, пытаясь удержать равновесие, ухитрился запутаться в собственных ногах, как случалось с Джорджем. Ему до смерти все здесь надоело, как и мне, и я без труда представлял себя на его месте.

— Ну что ж, желаю тебе весело провести время, — сказал я и снова стал проталкиваться в угол к пианино, куда направлялось большинство мужчин. На полдороге меня кто-то остановил — это оказался мой школьный товарищ Боб Ридж. Я так и не могу понять, почему в любой толпе мне обязательно должен подвернуться не кто иной, как Боб Ридж.

— Гарри, — сказал Боб. — Я и не знал, что он у тебя такой взрослый.

— Кто?

— Да твой сын. Кстати, он точная твоя копия. Гарри, а ты не думаешь, что уже наступило время…

— Какое время?

— Время взять на него страховой полис по льготной цене.

— Это вовсе не мой сын, и пусти меня — я хочу выпить.

Потом в углу около пианино я увидел Боджо Брауна. Тут же был и Сэм Грин, а Боджо обнимал рукой за плечи бледного, худого, казавшегося чем-то смущенным человека.

— А вот и Гарри! — крикнул Боджо. — Сэм, плесни-ка ему чего-нибудь. Снова собирается старая компания.

Боджо шлепнул бледного человека по спине и с такой силой подтолкнул ко мне, что мы чуть не налетели друг на друга.

— А здорово у нас все получается! — крикнул он, пытаясь перекричать шум толпы. — Джонни, скажи, ты же помнишь Гарри? Джонни Рэнсом… Гарри Пулэм, — познакомил он нас, и я сообразил, что смотрю на человека, за которого вышла замуж Мэрвин Майлс.

До сих пор Джон Рэнсом никогда не казался мне реальной личностью, и вот теперь он был здесь, и Боджо подталкивал его ко мне; мне припомнилось утверждение Биля, что Рэнсом похож на меня. Я только надеялся, что он имел в виду не физическое сходство. У него был длинный нос, светло-серые глаза и тонкие губы. Не знаю почему, но, взглянув на него, я подумал, что в детстве его, должно быть, воспитывали домашние учителя, а у его отца, наверное, был собственный салон-вагон. На нем был прекрасно сшитый костюм из материала спокойного тона. Он посмотрел на меня так, словно наконец-то встретил здравомыслящего человека, и ухватился за мою руку, как утопающий хватается за соломинку.

— Мэрвин много говорила мне о вас, — обратился он ко мне.

Я мысленно спросил себя, что именно рассказывала ему Мэрвин, и на мгновение даже перестал замечать царивший вокруг шум.

— Очень рад познакомиться, — ответил я. — Мэрвин… Мэрвин была моей большой приятельницей. — Я размышлял, чем он мог понравиться Мэрвин, но потом подумал, что и он, глядя на меня, вероятно, задает себе такой же вопрос. Я поднял стакан и сделал несколько быстрых глотков.

— Было бы недурно как-нибудь встретиться всем вместе, — продолжал он. — Вы должны навестить нас. Я мало кого знал в университете. Видите ли… я не отличался особым здоровьем.

Я не знал что ему ответить. Странно было бы сказать, что я сожалею об этом. К нашему разговору прислушивался Боджо. Он, очевидно, решил, что события развиваются несколько медленнее, чем ему бы хотелось, и потому, снова шлепнув Джона Рэнсома по спине, сказал:

— Ну, теперь ты возобновил знакомство со всей нашей бандой? Это самые хорошие ребята из нашего выпуска, а наш выпуск — лучший за всю историю Гарварда. Ну-ка, Сэм, дай Джонни выпить еще.

— Честное слово, я уже выпил вполне достаточно! — запротестовал Рэнсом.

— Пей, пей! — крикнул Боджо.

У меня мелькнула мысль, что хотя все мы тут и пытаемся изо всех сил веселиться, все же хорошо, что мы встречаемся так редко.

— А игра была потрясающей, правда, Боджо? — спросил я.

Боджо хмуро взглянул на меня и снова обнял Рэнсома за плечи.

— Ты только послушай, Джонни, — сказал он. — Гарри утверждает, что игра была потрясающей. Но ведь мыто с тобой знаем, что игра была отвратительной.

Разговоры вокруг нас стали утихать, всех интересовало мнение Боджо о матче, и Боджо заговорил. По его словам, команде Гарварда дьявольски везло, но беда в том, что все гарвардские игроки тупицы. Я допил вино и налил себе еще. Все стало восприниматься как-то легче и больше походить на доброе старое время.

— Нет, у этих, теперешних, кишка тонка, — продолжал Боджо. — Неудобно, конечно, хвалить себя, но у нас мужества было хоть отбавляй. Вспомните ту игру, когда мы были на пятиярдовой линии. Мяч у Иэля, первый гол… Потом мяч попадает к Данбару, но Данбар медлит. Вот это была игра! Ты ведь тоже играл, Сэм. Ты же помнишь.