Утром я все еще чувствовал слабость, но мне стало лучше. Медицинская сестра ушла в одиннадцать часов, и я хотел подняться, но Кэй и доктор заставили меня лежать. По их словам, я должен провести в постели хотя бы сутки и ничего не есть, кроме жидкого. Некоторое время я лежал и пытался читать «Воспитание Генри Адамса». Иногда, в тех редких случаях, когда я болею, мне кажется, что наконец-то я получил возможность прочесть ту или иную книгу. Единственное «но» состояло в том, что и в этих случаях меня обязательно что-нибудь беспокоило. То я спрашивал себя, все ли сделал в конторе, что нужно, то начинал волноваться, смазана ли машина. Теперь меня беспокоил приезд Биля. Мне не хотелось, чтобы моя болезнь помешала ему хорошо провести у нас время. Я жаждал поскорее поправиться и присоединиться к нему. Пока же я то и дело спрашивал себя, хорошо ли он позавтракал и все ли, что нужно, есть у него в комнате. Вопреки наказу Кэй, я не мог не беспокоиться. И когда часов в одиннадцать она зашла на несколько минут ко мне в комнату, я осведомился о Биле.

— Да перестань ты волноваться о нем! Он чувствует себя превосходно.

— Ну, а как у него настроение? Мы должны сделать для него все, что в наших силах. Мы должны поддержать его в такие дни.

— Говорю же, не беспокойся о Биле. Он спрашивал о тебе. Я сейчас отправляюсь с ним на пляж.

— Да, да, ему нужен моцион. Покажи-ка ему, где у нас виски, возможно, он захочет выпить.

— Но он же не пьет по утрам, — сказала Кэй.

— А вдруг попросит. Нехорошо, если у него сложилось впечатление, будто мы слишком уж щепетильны в этом отношении, я хочу, чтобы он чувствовал себя как дома. А ведь ты строга насчет выпивки!

— И вовсе я не такая. Просто я всегда помню, что от вина у тебя обычно начинаются неприятности с желудком.

— Перестань твердить, что от вина, — тут во всем виноваты крабы.

— А ты перестань твердить, что надо беспокоиться о Биле. Биль чувствует себя превосходно. Сейчас я возьму его на пляж, потом мы будем завтракать у Сатерландов, а затем поедем кататься на яхте.

— Биль не любит кататься на яхте.

— Да? А мне он сказал, что хочет покататься на яхте.

— Не заставляй его делать то, — что ему не хочется. Он что-нибудь говорил тебе о Элизе?

— Да, и довольно много. Ему, видимо, хочется с кем-то отвести душу.

— Ну, и что же у них произошло?

— Между ними все кончено. Они подписали соглашение, и на следующей неделе она едет в Рено. Позднее я тебе все расскажу. Не забудь, что внизу ждет Биль. Мы отправляемся на пляж.

Я снова откинулся на подушки и стал наблюдать, как легкий ветерок развевает зеленые занавеси. Трудно помочь человеку, когда дело дошло до развода, но я понимал, что в такое время он особенно нуждается в друзьях. Я попытался представить, как чувствовал бы себя, если бы мы с Кэй когда-нибудь решили разойтись. Продолжая размышлять, я наблюдал, как быстро двигается по комнате Кэй, как она достает из верхнего ящика своего столика пудреницу, как в последний раз проводит щеткой по волосам и снимает с вешалки из гардероба свое легкое спортивное пальто.

— Тебе ничего не надо? — спросила она.

— Нет.

Кэй ушла, и я остался наедине с «Воспитанием Генри Адамса». Я читал о пребывании мистера Адамса в Вашингтоне, когда появился Джордж. Он открыл дверь и украдкой заглянул в комнату.

— Черт возьми! Ну и видик же у тебя, — заявил он.

— Что тебе нужно?

Джордж сунул руки в карманы и стал балансировать на одной ноге.

— Перестань! — приказал я. — У меня от этого кружится голова. Что тебе нужно?

— Могу я позаимствовать галстучек? — спросил Джордж. — Один из твоих шикарных.

Не знаю почему, но у меня появилось такое ощущение, будто я уже мертв и Джордж собирается рыться в моих вещах.

— У тебя своих галстуков нет, что ли? Зачем тебе понадобился мой?

— Хочу сегодня шикарно выглядеть. У меня свидание.

— Если у тебя свидание с этой девицей Гудвин, можешь надеть и свой.

— Послушай, босс, ты же сам хочешь, чтобы твой сын всегда был одет, как полагается. Не жадничай.

— Бери галстук и убирайся. — Мне совсем не хотелось спорить.

— А знаешь, я бы не возражал, если бы у тебя было несколько таких галстуков, как у дяди Биля.

— Я не работаю в рекламной фирме.

— Он знает всех, кто выступает по радио. Понимаешь, он знает Бергена[34].

— Кто такой Берген?

— Берген? Уж не хочешь ли ты сказать, что не знаешь «Часа Чарли Маккарти»? Было бы классно, если бы мы поддерживали знакомство с такими же интересными людьми, как дядя Биль.

— Было бы классно, если бы ты научился правильно говорить. Может быть, не так уж они интересны. Почему чревовещатель Берген должен быть интересным? Работа дяди Биля состоит в том, чтобы устраивать рекламные радиопередачи.

— Мне бы хотелось, чтобы и ты занимался чем-нибудь вроде этого. Он знаком с Драгонеттой и обедает с ней в ресторанах. И он знает Руди Вэлли[35]. Это куда интереснее, чем твоя работа.

— А я и знать не хочу Руди Вэлли.

— Тебе следует чаще бывать среди людей, как дядя Биль. Ты не понимаешь мое поколение.

— Ни Руди Вэлли, ни Берген не представляют твое поколение.

— Возможно. Но оба они являются истолкователями вкусов моего поколения.

— К дьяволу твое поколение!

— Ты, наверное, чувствуешь себя совсем больным, а, босс? — спросил Джордж. — Ну, мне пора. Не включить ли радио? Может, хочешь послушать новости?

Сидя в постели, я выпрямился. Со своим недомоганием я едва не забыл, что происходит на белом свете, а теперь у меня в голове все перемешалось с Чарли Маккарти и поколением Джорджа. Так же, как и двадцать лет назад, снова начиналась война. И снова шли все те же бессмысленные разговоры.

— Бери галстук, Джордж, и уходи. Постарайся не испачкать его мороженым.

— Немцы вступают в Польшу, — сообщил Джордж.

— Возможно. Иди, Джордж. Желаю тебе хорошо провести время. Извини, что я рассердился.

С Джорджем у нас всегда так получалось. Я давно хотел серьезно поговорить с ним, но один из нас всегда куда-нибудь спешил. Если бы я сказал Джорджу, что думаю о войне или о девушке Гудвин, он не стал бы и слушать меня. Я не мог бы, если бы и пытался, объяснить ему, почему сообщения о войне заставляли меня чувствовать себя беспомощным и опустошенным. Если война затянется года на четыре, что вполне возможно, Джордж еще сможет участвовать в ней.

Меня раздражали терпеливость и снисходительность, с которыми он относился ко мне, и я силился вспомнить, не так ли и я относился к моему отцу. Конечно, я не стал бы занимать у него галстуки, конечно, я не разговаривал бы так фамильярно, но, должно быть, чувствовал себя с ним так же, как Джордж со мной. Я проявлял к нему такую же подчеркнутую терпимость, уверенный, что он не понимает меня, что он старомоден и полон смешных предрассудков. Все повторялось: другая война, другой подросток. Я закрыл глаза и почувствовал, что в желудке и в голове у меня пусто. Я спросил себя, не так ли вот рассуждал и отец и не одинаково ли мыслят люди, достигающие определенного возраста. Но отец жил обеспеченной, устоявшейся жизнью. Он не дожил до паники 1929 года и до депрессии. Он не дожил до того дня, когда фирма «Смит и Уилдинг» превратилась почти в ничто, как и многие другие старые банки. Он не видел, что старый Притчард сделал с нашим наследством. А я пережил все это, продолжал переживать, и, если мои предположения сбудутся, нам предстояло пережить еще более плохие времена. Я лежал и, как иногда это бывает по ночам, пытался обобщить разрозненные факты. Результатом новой войны, будем или нет мы в ней участвовать, явится инфляция. Не хватит никаких налогов, чтобы покрыть государственный долг. Все началось, когда я был почти в таком же возрасте, как Джордж, и продолжается до сих пор. И Берген и Драгонетта были только ничтожными выразителями новых странных человеческих представлений и склонностей.