— А вот и Патрик с машиной, — сообщил Джо.

Ничего дурного не было в том, что Биль и Кэй где-то задержались, но я все же обрадовался, когда услыхал их голоса около веранды. Открывая дверь, Биль запел:

— «О радость, о младость! Куда же мы отправимся отсюда?»

— «С тобой; любимый, куда угодно — от набережной Джерси-сити до Гаарлема», — пропела в ответ Кэй.

Несколько секунд они стояли рядом на пороге; все почему-то молчали. Я снова подумал, что Кэй зимой выглядит гораздо лучше, чем летом. Шарф у нее был такого же цвета, как и глаза; ее щеки покрывал густой румянец, а грудь порывисто опускалась и поднималась, словно они только что бежали.

— Не понимаю, как вы можете торчать в доме в такой день, как сегодня, — заявила Кэй.

— Положим, сейчас уже не день, а почти ночь, черт побери! — буркнул Джо.

— Хорошо, хорошо, — согласилась Кэй, — пусть будет — в такую ночь, как сегодня. Гарри, вы знаете, где мы были? Мы спускались к ручью.

— Неплохое местечко, этот ваш Уэствуд, — заговорил Биль. — Я и не предполагал, что у вас тут есть даже ручей.

— Если Патрик приехал, — сказала Мери, — то нам, пожалуй, пора возвращаться.

— «Сегодня здесь, а завтра там! — снова продекламировал Биль. — Ведь здесь всего только палатка, лишь на ночь приютившая его».

— «Бери наличные, — проговорила Мэрвин, — в кредит не верь!»[25]

Я заметил, что Биль быстро повернулся к ней и рассмеялся.

Я думал о Мэрвин Майлс. В полночь она уедет, и я, размышляя о наших отношениях, впервые, кажется, спросил себя о том же, что говорилось в песенке: «Куда же мы отправимся отсюда?»

Если мне не изменяет память, во вторник вечером или незадолго до наступления вечера раздался телефонный звонок. Мы с Мери после обеда пили в гостиной кофе, когда вошел Хью и доложил, что мисс Мотфорд просит к телефону мисс Мери.

— Что нужно Кэй? — спросил я, как только Мери вернулась.

— Адрес Биля.

— Странно, что она не обратилась ко мне. Интересно, зачем ей понадобился адрес Биля.

— Говорит, что обещала сообщить ему название книги, которое не могла вспомнить прошлый раз.

— Странно, странно, — повторил я. — Мне и в голову не приходило, что Кэй так много читает.

Однако все это казалось мне скучным. После отъезда Мэрвин и Биля вообще все казалось очень скучным.

Примерно в пятницу позвонил Джо и сказал, что ему надо кое о чем поговорить со мной. Я пригласил его к себе выпить по рюмке вина. Джо вскоре пришел и сразу же заявил, что хочет говорить с глазу на глаз, после чего мы отправились, как вы сами можете догадаться, в библиотеку. Я сразу понял, что у Джо какие-то неприятности. Он сел, потер руки и закурил, но тут же бросил сигарету в камин.

— Послушай, я должен с кем-то поговорить, а ты мой лучший друг. По-моему, я схожу с ума. Ты знаешь, что произошло?

— Понятия не имею.

Джо встал и подошел к окну.

— Не знаю, как и сказать тебе. Вот уж не предполагал, что может случиться такое. Одним словом, Кэй разорвала нашу помолвку.

— Что?!

— Ты не ослышался. Она разорвала нашу помолвку. Это произошло вчера.

— Ты хочешь сказать, что вы поссорились?

— Ничуть. По ее словам, она начала понимать, что я не в состоянии дать ей всего, чего она хочет.

— Чего же она хочет?

— Не знаю, кто и чего хочет. А я-то считал, что между нами все в порядке! Ты не думаешь… эта мысль только сейчас пришла мне в голову… ты не думаешь, что тут в какой-то мере замешан Биль Кинг?

— Биль Кинг? Но ведь Кэй почти не знает его.

— Пожалуй, ты прав. Да и кто может заинтересоваться Билем Кингом? Я знаю, Биль твой друг, но, откровенно говоря, он всегда казался мне большим глотком холодной воды.

— Выбрось из головы Биля Кинга, — посоветовал я и добавил, что, пожалуй, даже хорошо, если Кэй действительно почувствовала необходимость разорвать помолвку. Это показывает, внушал я Джо, что она наделена незаурядным мужеством. Нет ничьей вины, если двое не могут найти общий язык, — лучше понять это сейчас, чем потом.

— Пройдет время, и ты будешь доволен, что Кэй поступила так. Ты переживешь это, Джо. Переживешь, и когда-нибудь найдешь другую девушку.

Я только повторял то, что не раз слышал от других. Странно, но факт: то, что говорят в таких случаях другие, часто оказывается правдой или почти правдой. Если вы молоды, утверждают люди, то рано или поздно все позабудется. Но почему же они умалчивают, что в юные годы мы так легко ранимы? Я задаюсь этим вопросом всякий раз, когда при мне начинают тужить о безвозвратно ушедшей молодости. Я же рад, что моя юность прошла и никогда не вернется.

Наставляя Джо, я и не думал, что все сказанное скоро должен буду повторить самому себе и что мне следовало бы понаблюдать, как мои слова отзываются на нем. Не скупясь на советы и утешения, мы редко задумываемся, что они, как насмешливое эхо, могут вернуться к нам.

«А ведь ты здесь и останешься», — сказала мне Мэрвин.

После отъезда Мэрвин я снова и снова вспоминал малейшие оттенки ее голоса. Возможно, нам обоим было бы легче (но не лучше), если бы она никогда не произнесла этих слов.

Мне не хочется подробно говорить, что произошло потом между мной и Мэрвин; забыть случившееся, обойти его стороной — вот мое единственное желание. Я отношусь к этому «потом», как вы относитесь к бестактному замечанию, которое когда-то сорвалось у вас с языка, или к воспоминанию о том, что вы однажды оскандалились в общественном месте. Вы уверяете себя, что сгущаете краски, что в действительности все выглядит не так уж скверно, и в то же время понимаете, что это самообман. Многое мне пришлось испытать в жизни, но нет в ней ничего более тягостного, чем конец истории наших отношений с Мэрвин Майлс.

Когда она уезжала, я с новой силой почувствовал, что не хочу расставаться с ней. Вот почему уже вскоре я отправился в Нью-Йорк — так велико было мое желание быть всегда с нею вместе.

Я много раз порывался позвонить ей, а когда наконец решился, меня охватил страх — страх, что ее может не оказаться дома, и я не мог успокоиться, пока не услышал ее голос. Я сидел в библиотеке, закрыв дверь, и, ожидая, пока меня соединят с ней, размышлял, не лучше ли было бы позвонить из конторы «Смит и Уилдинг» — тогда бы Хью не смог подслушать наш разговор по параллельному телефону внизу, но потом решил, что мне теперь совершенно безразлично, подслушает нас кто-нибудь или нет, что это не имеет для меня теперь никакого значения.

— Мэрвин, это ты? — спросил я.

— Кто же еще, по-твоему? Гарри, ты хорошо себя чувствуешь?

— Превосходно. У нас тут страшно холодно. Термометр показывает двадцать ниже нуля.

Я услышал, как Мэрвин засмеялась; потом она сказала:

— Надень свой свитер, даже если он колется.

— Мэрвин, ну как ты?

— Существую.

— Мэрвин, я хочу видеть тебя.

— В таком случае, упаковывай чемодан и приезжай не откладывая.

— Еду. Встретимся во второй половине дня, в конторе.

Наступила пауза — настолько длинная, что у меня мелькнула мысль, не разъединили ли нас.

— Алло, — не выдержал наконец я.

— Гарри… — начала было Мэрвин, но замолчала.

— Что, что?

— Нет, не важно. Поторопись, пожалуйста, Гарри…

— Что?

— Как Хью?

Я не мог понять, почему Мэрвин интересуется Хью, пока не вспомнил, что она всегда спрашивала о нем.

— С ним все в порядке.

— Дорогой, не забудь ополоснуть стаканы.

Нью-йоркцы утверждают, что в их родном городе вы можете делать все, что вам заблагорассудится, и никто не обратит на вас внимания. Как-то в разговоре с Билем Кингом (именно ему и принадлежит это утверждение) я сказал, что уж если развивать его мысль, то нью-йоркцам совершенно безразлично, существуете вы на белом свете или нет. Возвращаясь домой после долгого отсутствия, я чувствовал себя так, словно меня все тут ждали; возвращаясь в Нью-Йорк, я ощущал, что меня никто не ждет.