— Подожди минутку, Мери!

— А зачем ждать? Я осуждаю не только наших родителей, но и всех родителей вообще. Большинство из них глупы, ленивы и невежественны. Я обвиняю их только в том, что они ничему нас не научили. Человек, провозгласивший заповедь, что дети должны уважать родителей, сам оказался бессильным справиться с собственными детьми. К тому же поколение наших родителей совершенно не учитывало половую проблему.

— Ну, я признаться, не вижу, чтобы мы много выиграли, учитывая ее.

Мери повернулась ко мне.

— Будем откровенны. Когда ты впервые имел половое сношение?

Этот неожиданный вопрос ошарашил меня. Я, разумеется, не собирался отвечать, но в то же время не хотел, чтобы она подумала, будто я боюсь взглянуть фактам в лицо. Я не боялся фактов — я просто не хотел смотреть им в лицо.

— Ты молчишь? Ну так я могу сделать одно, не лишенное оснований предположение: ты многому научился у Сильвии.

Продолжая сидеть, я выпрямился на кушетке, затем снова откинулся на спинку. Я не смотрел на Мери, но чувствовал, что она улыбается той самой улыбкой, которая всегда так претила мне. Мери имела в виду нашу двоюродную сестру Сильвию Ноулс, которая летом бывала у нас в Норт-Харборе.

— У меня ничего не было с Сильвией, абсолютно ничего!

Мери засмеялась.

— Да, да, конечно! Джентльмен молчит, даже если нужно сказать только, что у маленькой девочки расплелись косички. А ведь вы с Сильвией прятались в кустах, ты знаешь, что прятались.

— Послушай, ты можешь понять одну простую истину? У нас с Сильвией ничего не было, абсолютно ничего.

— Все ясно, дорогой. Ты даже не решился взять у нее первых уроков. Да я и не намекала, что дело обстояло иначе. Уж я-то знаю Сильвию. Если бы на ее месте была маленькая девчонка Митчел, которую выгнала мисс Лейси, вот та бы действительно могла помочь тебе кое в чем. Но ты предпочел Сильвию, потому что все благовоспитанные мальчики боялись Митчел. Ты с Сильвией обычно бегал после ужина в кустарник за скалами, и я страшно ревновала. Вот почему я тогда запустила в тебя камнем.

— Боже мой, Мери, но почему мы с Сильвией не могли прогуляться после ужина около скал?

— Не прикидывайся овечкой! И я знала, что вы туда бегаете, и Хью знал, и все горничные знали, и, самое главное, мать тоже знала.

Я почувствовал, что густо краснею; меня уличили.

— Вот видишь! Вместо того чтобы отнестись к этому попросту, как и полагается каждому благоразумному человеку, ты начинаешь краснеть. Чем же вы с Сильвией занимались в кустах?

— Ты не поверишь. Мы просто играли.

— Продолжай, — тихонько попросила Мери. — Во что же вы с Сильвией играли?

— Хорошо, я тебе скажу, но только для того, чтобы доказать, что ты ошибаешься. Мы играли в жевательную игру. Ее придумала Сильвия.

— Сильвия?

— Ничего особенного эта игра не представляла. Мы брали травинку — там росла довольно высокая трава, завязывали посередине узелок, потом Сильвия начинала жевать один конец травинки, а я другой. Выигрывал тот, кто первым добирался до узелка. Мы и сами понимали, что это нехорошая игра, а потом мать поймала нас…

— Это я ей сказала.

— Ты? Ну что ж, если, по-твоему, такие забавы можно отнести к области интимных отношений, — пожалуйста. После этого мы с Сильвией не разговаривали много лет.

— О боже, ну и жизнь! А вообще-то ты когда-нибудь пробовал говорить с Сильвией о… ну, сам понимаешь.

— Что ты! Конечно нет. Почему я должен был говорить с Сильвией?

— Бог ты мой! А теперь скажи, разве ты не видишь, что с тобой проделали отвратительную штуку — заставили почувствовать себя виновным только потому, что ты захотел пожевать какую-то там травинку?

— Ничего со мной не проделали, — ответил я и неожиданно задал вопрос, на который никогда бы не решился, если бы не выпил столько коктейлей: — А как у тебя? Когда ты потеряла невинность?

Мери порывисто обняла меня одной рукой и положила голову мне на плечо. Я был удивлен, потому что знал, как сдержанна сестра. Плечи ее твидового жакета вздрагивали, и вначале я подумал, что она смеется.

— Мери, да ты пьяна! — воскликнул я.

— Знаю, что пьяна, да не в этом дело. До войны я ничего, ровным счетом ничего не понимала. Мне исполнилось уже восемнадцать лет, а я все еще думала, что дети появляются от того, что женщина потрет свое обручальное кольцо.

— Преувеличиваешь!

— Ни капельки! Клянусь богом, ни капельки. И ты и я были милыми, благовоспитанными детьми, и все относились к нам с трогательным вниманием. Наши родители оставили нас в жизни сущими младенцами. К дьяволу родителей, к дьяволу!

Мне следовало бы знать, что сестра не умеет пить.

— Давай прекратим этот разговор, Мери. В вопросах пола нет ничего сложного, если смотреть на них просто и естественно.

— Просто и естественно! — Мери чуть не задохнулась от возмущения. — Кто же это разрешал нам смотреть на них просто и естественно?

Внизу хлопнула дверь; Мери выпрямилась и откинула назад волосы.

— Джим пришел, — заметила она. — Где же эта проклятая газета и какое сегодня число, Гарри?

— А когда Джим потерял невинность? — спросил я.

— Ах, да заткнись ты! Джим начинает сердиться, когда слышит такие разговоры. Замолчи, пожалуйста, Гарри.

Тяжело ступая, вошел мой зять. Он был несколько полноват; на часовой цепочке у него ярко блестел брелок в виде динозавра.

— Куда это ты запропал? — поинтересовался Джим. — Как Кэй?

— Отлично, — ответил я.

— Нам надо как-нибудь собраться, — продолжал Джим, — поболтать о прежних временах, о Норт-Харборе.

— Непременно, — согласился я. — Нам надо непременно собраться.

Я отчетливо припоминаю прошлое, хотя в течение многих лет не раз пытался заставить себя забыть о нем. Сильвия была гораздо симпатичнее Мери — нежнее, красивее и не подвержена, как сестра, приступам дурного настроения. Белое платье, которое она всегда надевала после ужина, было аккуратнее и пышнее, чем у Мери; у нее были очень мягкие золотистые волосы, заплетенные в две косы, и кроткие голубые глаза. Впервые я почувствовал к ней влечение, когда обнаружил, что она не боится ловить крабов на пирсе и не визжит по всякому поводу, как Мери. Мы подружились в тот день, когда Мери на что-то дулась и не выходила из своей комнаты; впоследствии мы часто гуляли с Сильвией, и я пытался научить ее бросать в воду камешки так, чтобы они отскакивали от поверхности.

— Я знаю одну игру, — сказала однажды Сильвия. — Я видела, как в нее играли на пикнике. Если ты пойдешь за скалы, я покажу ее тебе. Это секретная игра.

— Но зачем нам идти за скалы?

— Я же говорю — это секретная игра. И потом, во время игры приходится часто плеваться.

Мы застенчиво посмотрели друг на друга. Поблизости не было ни души; нас окружала высокая трава, и слышалось лишь стрекотание цикад.

— Игра совсем простая, — продолжала Сильвия. — Вот смотри. Ты берешь травинку и завязываешь на ней узелок… — Мы опустились на колени за огромным булыжником, и Сильвия взглянула на меня. — Ни с кем другим, кроме тебя, я не стала бы играть в такую игру, — заметила она.

Я помню стрекотание цикад. До этого дня я и не представлял себе, что Сильвия такая хорошенькая. Теперь я понял, почему в такую игру нельзя играть на виду у всех.

— Давай сыграем еще раз, — предложил я.

— Давай. Мы сыграем трижды и в дальнейшем будем играть ежедневно по три раза после ужина, но ты никому не должен рассказывать.

— Хорошо. Не буду.

«Дети! — все еще слышится мне голос матери. — Чем вы занимаетесь там, за камнями? Возвращайтесь-ка лучше домой».

Я так никогда и не понял, почему потом, в разговоре с матерью, чувствовал себя таким униженным. Ничего особенного мать не сказала мне.

— Вечерами, после ужина, за камнями становится холодно, — заметила она. — Сильвия, тебя искала Мери. Гарри, ты пойдешь со мной и поможешь мне нарвать настурций. Тут просто очаровательно, когда садится солнце, не правда ли?