Машина уже поджидала нас у крыльца. Я стоял в холле и курил.

— Кэй, ты готова?

— Да, да, иду. Перестань кричать.

Я услышал, как она сбежала по лестнице. На ней было платье из серого шифона.

— Ты взял ключи?

— Да. Они всегда со мной.

— Ты сказал Элин, чтобы она вывела Битси на прогулку?

— Да. И велел не пускать его в гостиную.

Парадная дверь захлопнулась. Воротничок тер мне шею. Я завел мотор. Мы отправлялись в гости на обед.

— Одну минутку! — воскликнула Кэй. — Моя сумочка! Я забыла сумочку.

— Да? Хорошо, я поднимусь наверх и принесу.

— Серую сумочку… Она в верхнем ящике комода… И платок… Да, Гарри, минуточку… Еще пудреницу — она на туалетном столике.

— А еще что?

— Больше ничего. Я не забыла бы, если бы ты не кричал на меня. Почему ты всегда бегаешь по дому и кричишь?

— Хорошо, хорошо. Я все принесу.

Мы отправлялись в гости.

За обедом я сидел по левую руку от Беатрисы Родней. Слева от меня оказалась миссис Томас Ист, жена детского врача-психиатра доктора Иста. Здесь же присутствовала чета Пэттернов. Он имел какое-то отношение к Гарвардской коммерческой школе, но не к преподаванию, а к «дискуссиям круглого стола» на тему о том, как вовремя снизить выпуск продукции. Уолтер Пэттерн пригласил меня на одну из таких дискуссий, но больше ни разу об этом не заикался. Его жена обычно заводила разговор о том, что она вычитала об электрических холодильниках и бритвенных лезвиях в последнем выпуске бюллетеня исследовательской организации потребителей, причем всегда оговаривалась, что не может сообщить всех подробностей, так как информация носит конфиденциальный характер и предназначена лишь для членов организации. Родней поступили очень мило, пригласив и нас, ибо по всему было видно, что обеду предшествовала тщательная подготовка с целью предоставить возможность интересным людям вести за столом интересные разговоры.

Нас с Кэй включили в число гостей, должно быть, потому, что Беатриса считала меня весьма характерным человеком, настоящим представителем людей моего типа; она как-то назвала меня «стандартным», но я не знаю, что именно она хотела сказать. По всей вероятности, не знала этого и сама Беатриса. Однако не сомневаюсь, что при желании я мог бы рассказать всем этим людям так много о них самих, что они бы рты раскрыли от удивления. Беатриса находила меня стандартным человеком, я думал о ней то же самое. Вполне возможно, что оба мы были правы.

Не знаю почему, но мне всегда приходилось делать над собой усилие, чтобы пойти к Роднеям. Мы давно были знакомы с Филом Роднеем, вместе учились в школе св. Суизина и в Гарварде и все же никогда не сходились настолько близко, чтобы чувствовать себя непринужденно в компании друг друга. К тому же и сами Родней, и те, кто их обычно окружал, всем своим снисходительным видом показывали, что знают решительно все на свете. Вечно они носились с какими-нибудь удивительными, необыкновенными замыслами, то ставили опыты с сырыми овощами, то изучали следы ледниковой эпохи. Они всегда придерживались каких-то непонятных взглядов, однажды обедали в Вашингтоне с мистером Гопкинсом и досконально изучили все аспекты деятельности Администрации по развитию водного, энергетического и сельского хозяйства реки Теннесси.

— Сейчас вокруг так много интересного, не правда ли? — заметила Беатриса Родней.

— Если вы хотите сказать, что мы живем в обстановке полного хаоса, то вы правы, — ответил я.

Послышался музыкальный смех Беатрисы, и я сообразил, что сказал нечто «характерное».

— Никакого хаоса нет, дорогой Генри, — возразила она, — есть просто неразбериха, сопутствующая всяким переменам. Это означает, что надобность в вашем классе миновала.

Разговор происходил в тот момент, когда на стол подали жареных цыплят с гарниром из глазированного батата и приправой из густого майонеза со всякими специями. Мне уже не раз приходилось пробовать это блюдо у Роднеев.

— Не знаю, как понимать ваше выражение о моем классе, но могу вас заверить, что, если бы вдруг прекратилась выплата дивидендов по акциям, вы с Филом никогда не смогли бы есть цыплят.

— Может быть, да. Но мы все равно сумели бы прожить — стали бы что-нибудь продавать. Ну, а на худой конец стали бы ремесленниками. Вот и сейчас мы с Филом занимаемся одним производством.

— Каким же именно?

— Пока еще это только проект, но, возможно, нам удастся заинтересовать общественность. Фил купил ткацкий станок, он стоит у него в гараже.

— И что же он с ним собирается делать?

— Мы обучаемся ткацкому делу. По воскресеньям к нам приходят на завтрак соседи, мы подаем кофе с пончиками и ткем. Вы тоже должны как-нибудь попробовать. Почему бы вам не приехать к нам и не привезти с собой Глэдис или Джорджа, когда их распустят на рождественские каникулы?

После ужина мужчины поднялись наверх и завели беседу о коллективных договорах с рабочими и о выделении участков под фермы. На все их доводы я мог бы ответить по-своему, но эти ответы мне самому казались неубедительными, как некие устаревшие истины из устаревшего учебника. Позднее, в гостиной, Фил предложил нам виски с содовой, имбирный лимонад и пиво, а я сидел и слушал — и самого себя, и остальных. Правда, далеко не все из того, что говорилось, было мне понятно — у меня постоянно не хватало времени читать нужную литературу, а ораторы, насколько я заметил, только перефразировали прочитанное, и тот, кто прочел больше, говорил лучше, чем остальные. Я слышал, как Кэй рассказывала новости, которые я сам сообщил ей утром, пробежав заголовки газет, причем вид у нее был такой, будто она говорила о чем-то оригинальном и никому, кроме нее, не известном.

Беатриса разговаривала, откинув голову и закрыв глаза. Эта привычка всегда действовала мне на нервы.

— Если бы только я могла писать! — сказала она. — Если бы только владела даром излагать на бумаге свои мысли!

— Писать может каждый, — заметил доктор Ист. — Вот, например, Гарри.

— О неисправности топки он, пожалуй, и в самом деле смог бы написать, — заявила Кэй. — Или, скажем, в газовую компанию об утечке газа в плите.

— Что, что? — спросил я.

— Да он, оказывается, спал! — провозгласил доктор Ист.

— Что с тобой, Гарри? — осведомилась Кэй.

— Ничего. Просто я думал с закрытыми глазами.

— Кэй утверждает, что вы можете писать только о неисправности топки, — пояснил доктор Ист.

— Как вам сказать? Когда-то в Нью-Йорке жила девушка, которая придерживалась иной точки зрения.

— Что это за девушка? — поинтересовалась Кэй.

Внезапно я обнаружил, что нахожусь в центре внимания присутствующих и что все смотрят на меня. Общество явно забавлялось, но уж Кэй-то могла бы догадаться, о ком я говорю.

— Уж коль скоро мы заговорили на эту тему, — продолжал я, — то не стану скрывать, что скоро мне предстоит написать свою университетскую биографию.

— Вот ее я прочел бы с удовольствием! — воскликнул доктор Ист. — Это будет подлинно человеческий документ.

Все засмеялись.

— Боюсь, что нам пора домой, — поднялась Кэй. — У Гарри по утрам бывает дурное настроение, если мы накануне где-нибудь задержимся.

Мы стояли в холле. Парадная дверь была открыта. Кэй уже надела меховое манто, я отыскал свой шарф, а Кэй свою сумочку — она завалилась за кушетку в гостиной.

— Спокойной ночи, Беатриса, — сказал я. — Мы чудесно провели время. Фил, я замечательно провел время.

Дверцы машины захлопнулись, я включил фары, и в полумраке автомобиля мы с Кэй стали похожи на две неясные тени. Иногда я задумываюсь, не легче ли было бы людям возвращаться из гостей домой, если бы они включали в машинах внутреннее освещение. Пожалуй, тогда, несмотря на свое раздражение, вы не стали бы говорить того, что думаете. Еще до того как Кэй произнесла первое слово, я понял по ее молчанию, что она недовольна мной.

— Гарри, дай-ка лучше я поведу машину.

— О нет! Не хочу лишать себя такого удовольствия.