— Довольно, Эрлих, — вмешался раби Яков, — я и мои хасиды благодарим тебя за интересный рассказ. Я что–то недомогаю сегодня. Друзья, прошу всех разойтись и не обижаться на меня старика, сказал он и жестом руки дал понять Эрлиху, что просит его остаться.

Все гости, кроме новичка, ушли.

— Что с тобой, Яков? — испуганно спросила Голда.

— Все в порядке, Голда. Будь добра, принеси мне мою трубку и табак. Захотелось покурить, — сказал цадик.

«Какая сила всполошила тебя, Яков?» — мысленно спросил себя раби, — «Словно тяжкие цепи братства сковали тебя с тем цадиком.»

Раби курил редко, разве что если бывал сильно возбужден. Выпуская изо рта табачный дым, он понемногу успокаивался. Обдумывал разговор с Эрлихом.

Раби Шмуэль–младший, став преемником своего отца, тоже по имени Шмуэль, сильно расширил и прославил хасидскую общину местечка Станиславичи. Далее речь пойдет о сыне, и будем называть его раби Шмуэль. Напомним также, что раби Шмуэль до самой кончины своей был задушевным другом раби Якова из города Божин.

Далеко и широко простирается слава цадика из Станиславичей. Всем известны глубочайшие познания его в Святом Писании. Его проницательность в делах житейских достойна восхищения. Обыденное, как и святое, подвластно его острому уму. К совету его прибегают, когда все средства исчерпаны. Таков портрет мудреца.

Сам человек незаурядный, раби Шмуэль и учеников подбирает себе под стать. Середняков среди них нет. В каждом есть изюминка. Нафтоли — один из них. Он, несомненно, одарен Богом немалыми способностями, однако, не столько умом, сколько неукротимым стремлением к первенству превосходит Нафтоли своих товарищей. Неодолима и упряма его страсть опережать. День, что ему удается это — праздник для Нафтоли. Будни, однако, случаются чаще праздников. А ведь нелегко не быть первым, коли чувствуешь, что можешь.

Нафтоли благоговеет перед учителем своим, но и завидует ему втайне. Самое заветное желание ученика — сравняться в славе и заслугах с учителем, а то и опередить его. Цадик насквозь видит Нафтоли, но не стесняет природный нрав человека. Прагматичный мудрец усматривает в честолюбии не грех и не добродетель, но силу и пользу.

Есть в сердце Нафтоли достаточно места и для нежных чувств. Красавица Двора разжигает воображение юноши не меньше, чем мечта о славе. Светлые локоны до плеч, большие голубые глаза, нежные черты девичьего лица. А волнующий взгляд! А негромкий сдержанный смех! Ах, Нафтоли без ума от Дворы. Влюблен, да и только. Осмелев, Нафтоли нежно сжимает в своей руке маленькую руку Дворы. Она робко отвечает на пожатие, и тем подает надежду. Но при этом не опускает глаза, а лукаво смотрит на юношу, и подступает к тому тревога. Молодая душа Нафтоли — вместилище двух страстей.

Ничто, даже тайная зависть ученика, не укрывается от наблюдательного взора мудреца. Сам же раби Шмуэль вздыхает об оставшейся позади молодости. «Выходит, и я завидую?» — размышляет цадик, — «Пусть так, ведь в зависти есть что–то от желания справедливости.»

«Сколько долгих лет тебе нужно учиться, сколько бессонных ночей сидеть над книгами при свече, пока люди назовут тебя мудрецом?» — спрашивает себя Нафтоли. «А ведь есть средство пробить брешь в стене времени. Совершающий паломничество на Святую Землю поглощает божественную мудрость быстро, как губка впитывает влагу. Воздух Иерусалима наполняет разум силой необычайной. Молитвы в Святых местах принесут мне скорый успех», — так мечтает Нафтоли, потом спохватывается: «А как же Двора? Уехать и оставить красавицу–девицу на волю судьбы? Между куском и ртом много может произойти. Женихов ей не занимать. Вернуться мудрецом, но с раненым сердцем?» — терзается сомнениями Нафтоли. «Я должен вызвать Двору на решительный разговор. Если Богу угодно, я женюсь на ней, и вместе направим наши стопы на Святую Землю», — находит он счастливое решение, но тут же унимает преждевременную радость: «Какая нелепая мысль, можно ли слабую женщину подвергать испытаниям столь тяжкого пути?»

Нафтоли признается Дворе в любви и просит ее руки. Очаровательная плутовка словно читала его мысли. «Я пойду с тобой под венец, милый Нафтоли, но сперва испытаю твою любовь. А ты испытай себя. Отправляйся паломником в Святую Землю и возвращайся мудрецом. Клянусь, буду ждать тебя», — сказала Двора. Надо ли говорить, как рад был Нафтоли такому ответу. Все сомнения разрешаются сами собой. Вернее, с помощью Дворы. Но всегда находит причину для сомнений беспокойный Нафтоли: «Отчего светилось лукавство в ее глазах, когда она клялась?» — спросил себя будущий паломник, — «Должно быть, мне почудилось», — получил он успокоительный ответ.

Ах, как долго, долго идти и ехать до Святой Земли. Как тяжела, трудна дорога — долы и горы, реки и моря, пешком и верхом, на плоту и на корабле. Да разве тяготы пути остановят молодого полного сил хасида! «Чем трудней, тем интересней, а чем интересней, тем больше будет внемлющих моим рассказам», — думает Нафтоли и упрямо и весело продолжает путь. Верит пилигрим: по возвращении его ждет двойная награда, исполнение мечты.

Как–то на земле турецкой попал Нафтоли в переделку. Прибыл в некий город. Направился по обыкновению в еврейский квартал. Первым делом позаботившись о ночлеге, зашел в ближайший духан подкрепиться после утомительного дня. За столами — все чернобородые евреи–торговцы. На головах тюрбаны вместо ермолок. Еда вкусная, хоть и острая. Нашелся среди торговцев один, что долго жил в северных краях и понимал язык тамошних евреев. Познакомился с ним Нафтоли. Чернобородый расспрашивает, хасид рассказывает. О том откуда, куда и зачем путь держит. О раби о своем, о хасидах, о которых тут и не слыхали. Что Нафтоли говорит, то собеседник пересказывает товарищам своим на их языке. Евреи народ любознательный в любом конце света. Вот уж все купцы наперебой задают вопросы. Нафтоли едва успевает отвечать, и переводчик трудится за двоих. Шум и гам, как на еврейском постоялом дворе в Станиславичах.

На беду проходили мимо два турецких жандарма. Видят: духан полон евреев, сидят за столами, кричат во все горло, руками размахивают. Среди них один рыжий, нездешний, больше всех шумит. Времена тогда были смутные. А смуту кто сеет? Известно кто. Вот по высочайшему указу самого султана и поступили жандармы так, как и положено им было поступить. Своих чернобородых разогнали по домам, а чужака рыжего, Нафтоли то есть, забрали с собой. Разобраться, что за птица. А на каком языке говорить с ним прикажете? И порешили жандармы, что спешить некуда, и заключили в тюрьму бедного паломника. А суд в тех местах вершится не скоро.

Неделю, другую томится Нафтоли за решеткой и никого не видит, кроме тюремного сторожа, что приносит ему пищу. «Что делать?» — думает наш узник и решается написать письмо учителю своему, раби Шмуэлю. Просит научить, как из беды выбраться. А еще просит, не рассказывать отцу и матери про то, что сидит он в турецкой тюрьме, а, наоборот, заверить пребывающих в тревоге родителей, что любящий сын их находится в полном здравии и без помех движется к своей цели. Не предполагал Нафтоли, сколь велик цадик. Просил у него совета, а получил спасительную помощь.

Только прочитал раби Шмуэль письмо издалека, а уж знал, как горю помочь. В том самом городе, где томится в тюрьме его ученик, есть у цадика знакомый раввин, с которым дружил он в молодые годы, когда сам жил на Святой земле в городе Иерусалиме. Пути их разошлись, а дружба осталась. Раби Шмуэль отлично знал, как коротко решать судейские дела в подвластных султану землях. Тайно собрал он достаточно денег и отправил их другу вместе с письмом, в котором просил применить эти деньги для освобождения узника. А еще попросил цадик передать незадачливому Нафтоли упрек за излишнюю просьбу не сообщать дурных новостей отцу и матери. На следующий день, как получил раввин письмо и деньги, свободный странник Нафтоли продолжал свой путь на Святую Землю.