Прибыл раби на место и быстро разыскал нужный дом. Стал наблюдать. И вдруг видит, выходит из двери знакомая фигура. Пригляделся получше: да это же пропавший работник нашего мельника! Слава Богу, жив и здоров парень. Сердце у цадика чуть не выскочило от счастья. «Не обмануло меня чутье!» — подумал. Поманил к себе отрока. Тот подошел к бородатому еврею. «Узнаешь меня?» — спросил раби и, не дожидаясь ответа, приказал: «Пойдем–ка, дружище, на постоялый двор, разговор важный есть».

Без долгих предисловий сказал цадик юноше, что добрый его хозяин сидит в тюрьме и ждет казни. «Поедешь со мной назад в наш город и расскажешь на суде всю истинную правду о том, как ты здесь оказался. А без твоего признания казнят невинного мельника. А ежели не сделаешь это, то возьмешь на душу страшный непростительный грех, и после смерти гореть тебе вечно в аду», — остерег цадик крестьянского сына. Заплакал парнишка от страха. «Говори только правду, ничего не бойся: страх есть ожидание зла. Помещик и я защитим тебя от зла. Он — на земле, а я — на Небе», — пообещал раби. И через три дня вернулись оба в родной город.

Первым делом вельможа показал народу найденную пропажу, и крестьяне успокоились, и у евреев отлегло от сердца. Не советуясь на сей раз с раби, помещик принял политичное решение: новый суд при закрытых дверях. И рассказал юноша на суде всю–всю правду. Приговор отменили, мельника оправдали, попу указали на ошибку.

Дурное забылось, хорошее вернулось. Хасид трудится без устали. Верный его работник помогает хозяину. Привозят люди мешки с зерном, увозят мешки с мукой. Все складно.

Но вновь пришла беда. Как–то увлеклись работой двое наших тружеников и не заметили, как стемнело. Поздно уж было домой возвращаться, и заночевали оба на мельнице. И в эту ночь случился пожар. И сгорела мельница, и погибли в огне и дыму и мельник, и работник. Лишь священник не задыхался от смрада пожарища — благовонны трупы врагов.

Хасиды схоронили своего, а крестьяне — своего. А как–то на праздник выпили мужички изрядно и спрашивают священника: «А что, батюшка, верно люди сказывают, мол, это сынок твой мельницу поджег, и две души невинные на небо вознеслись?» Шибко рассерчал на мужиков поп: «Постыдитесь, христиане, нелепицу повторять. Навет это, злой навет!»

Вероятно, читатель помнит, что в обычае раби Якова, цадика из города Божин, просить всякого новичка–хасида рассказать сказку. Примкнул хасид к раби Якову, пришел на исходе субботы в дом учителя, отведал свежего борща, что варит жена цадика мастерица Голда, и будь любезен — рассказывай. И вся хасидская братия так думает: послушать сказку новичка — лучший способ поближе познакомиться с ним. Вот и сейчас сидит раби Яков во главе стола, а многочисленные ученики его расположились потесней и, томимые любопытством, жадно смотрят на нового своего товарища.

Рассказчика зовут Эрлих. То ли это имя, то ли фамилия — никто точно не знает. Так он назвал себя, так его и величают. Эрлих — перебежчик. Он был хасидом другого цадика, но некоторые обстоятельства толкнули его на поиски нового учителя. Так Эрлих оказался учеником раби из Божина.

— Внимание, евреи, — громко произнес раби Яков, — угомонитесь. Сегодня мы слушаем Эрлиха, нашего нового товарища. Эрлих сообщил мне, что поведает нам историю о том, как оставил прежнего своего учителя и перешел ко мне. Другими словами, нам предстоит слушать не сказку, а быль. Я думаю, это не беда: в каждой были есть доля сказки, — закончил свое вступительное слово раби Яков.

Раби в этот вечер испытывал душевный подъем. Самолюбию цадика всегда льстит заполучить нового ученика, а уж в результате предпочтения — тем паче. Господь не создает людей без слабостей. И это хорошо. Разве тщеславие, скажем, не помогает добродетели?

Ободренный доброжелательным словом учителя, Эрлих, нимало не смущаясь беспокойной аудитории, нацелившей на него два–три десятка пар глаз, бойко начал рассказ.

Как–то раз, я и мои прежние товарищи бродили за городом. Просветительную эту прогулку возглавлял по обыкновению наш учитель раби…, впрочем имени его я упоминать не стану. Духовная беседа шла своим чередом. Раби говорил, а мы, ученики то есть, внимали и запоминали. А если кто задавал вопрос — раби отвечал. Цадик утомился от долгой ходьбы и присел отдохнуть на поваленное бурей дерево на опушке леса. Захотел закурить и достал трубку. А табак дома забыл.

Тут кто–то из нас молодых востроглазых заметил поодаль одинокую фигуру. Пригляделись — человек курит трубку. Вот так удача! Я и еще несколько хасидов вызвались подойти к незнакомцу и попросить табаку для раби. Цадик одобрил наш порыв, и мы поспешили навстречу синему дымку.

Приблизились к человеку. Благообразный еврей средних лет. Черная борода с проседью. Видно, тоже любит прогуляться за городом, отдохнуть от городской суеты. Я сразу вспомнил этого человека — торговца лесом — видел его на свадьбе дальних родственников жены. Он плясал, пел и куролесил больше всех гостей и был изрядно навеселе. Потому, должно быть, он меня и не признал. Я, однако, не подал виду.

Так вот, изложили мы нашу немудреную просьбу. Как только услышал мой веселый торговец имя цадика, тут же вызвался самолично принести раби табак. Как человек приземленный, но умный, он обрадовался случаю поговорить с цадиком, личностью духовного склада.

Все вместе мы вернулись к раби. Тот встал, приветствуя гостя, попросил табаку. Раби и гость закурили трубки, отошли в сторону. Ученики говорили о своем, а раби с незнакомцем — о своем. Беседа их затянулась. Выкурили по первой трубке, затем принялись за вторую. Наконец, они распрощались, и раби, весьма довольный, подошел к нам.

— Ученики мои, — торжественно обратился к нам раби, только что ваш учитель удостоился самой значительной духовной беседы в его жизни.

— А кто этот человек? — нетерпеливо выкрикнул кто–то из моих товарищей.

— О, дорогие мои друзья, да ведь это же сам Илья — Пророк! — с гордостью воскликнул цадик.

Впоследствии товарищи рассказали мне, что я побледнел, как полотно, услыхав эти слова.

— Раби, почему ты не представил нас? Мы давно просили тебя об этом, и ты обещал, — прозвучал все тот же нетерпеливый голос.

— Я рад был бы исполнить свое обещание, но ни один из вас даже не заподозрил, кто стоял перед вами. Коли вы не узнали его сами, значит вы пока не достигли того высокого уровня духовности, который позволяет разглядеть за обыденной наружностью облик высшей святости. Стало быть, дорогие мои, вы еще не созрели ни для беседы с Пророком, ни для понимания скрытого иносказательного смысла его слов, ни для передачи ему глубинных чаяний народа нашего. Но не горюйте. Я — ваш учитель. Будем расти вместе, — заключил раби.

Я видел, как раби взволнован, и, казалось, сама истина глаголет его устами. Он стал напряженно всматриваться в разочарованные лица примолкших моих товарищей. Наконец он остановил взгляд на мне. Должно быть что–то необычное было в моем бледном лице, что зажгло тревожный огонек в глазах учителя. Тогда я нарушил молчание.

— Почтенный раби, я отлично знаю этого человека, — сказал я не вызывающим сомнения тоном, твердо и в упор глядя на цадика. Тут пришла очередь побледнеть нашего раби.

— Этот человек ни кто иной, как… — хотел я продолжить, но раби громким возгласом «Замолкни, Эрлих!» не дал мне закончить.

Придя в необыкновенное смятение, учитель, сказавшись больным, попросил учеников, кроме меня, немедленно разойтись. Когда сбитые с толку хасиды в недоумении удалились, наш цадик, для верности оглянувшись и убедившись, что нас никто не слышит, сказал: «Я должен обсудить с тобой, Эрлих, крайне важную вещь.»

— Интересно, Эрлих, какую такую важную вещь сообщил тебе прежний твой учитель? — заинтересованно спросил Шломо, любимый ученик раби Якова, который прожил много лет в Европе и привык ценить честность и прямоту. — И не слишком ли мы приучены принимать авторитет на веру? — с шокирующим вольнодумством продолжил Шломо.