— Нет, Голда, — сказал реб Арон, — от многих людей доходили вести, что поселились молодые в большом столичном городе, подальше от знакомых глаз, и жили в любви и счастье.

— Трудно поверить. Что их роднит, реб Арон? — возразила Голда и вытерла слезы, — да и живут они одни, а счастье в одиночестве — неполное счастье.

— Кто рассудит, Голда, что доставляет счастье в любви: то, что нам известно, или то, чего мы не знаем? — загадочно возразил реб Арон, рискуя нейтралитетом рассказчика. Затем продолжил.

Итак, Оснат сбежала. Пришла беда. Трактирщик разодрал на себе одежды, и объявил дочь свою умершей, и сидел дома положенные дни траура. Да и помещик горевал не меньше.

Со временем притупилось отцовское горе. Частенько заходит помещик в трактир. Усядется за стол. Трактирщик сядет напротив. Жена его, как прежде сказано, щедро наполнит тарелки отменной едой и доверху нальет водку в стопки. Мужчины пьют. Едят. Молчат. «Родственные души. Осел об осла трется», — думает хозяйка.

— Есть новости? — спросит помещик.

— Никаких, — ответит трактирщик.

— Скажи жене, пусть снова нальет.

— Сам налью.

На этом реб Арон закончил рассказ. Хасиды сидят, задумавшись. Верить или не верить? Хорошо или плохо кончилась сказка? Вопрошающе смотрят на раби Якова. А тот благодарит рассказчика и просит его передать привет своему другу раби Меиру — Ицхаку, цадику из города Добров.

В одном местечке евреи были поделены на две партии. Одна половина — хасиды, а вторая половина к хасидам пока не примкнула. Хасидов возглавлял, как положено, горячо любимый и почитаемый ими цадик, ответная любовь которого распространялась не на одних лишь его обожателей, но на всех евреев местечка (и не только местечка). Раби полагал, что хасидами неизбежно станут все его местные единоверцы, ибо притягательность правоты неодолима. Ну, а те евреи, что еще не открыли свои души чистому потоку новых идей, продолжали, как их отцы, деды и прадеды молиться в старой синагоге и весьма ценили и уважали своего мудрого раввина. Любопытно, что цадик и раввин были большими друзьями. Возможно, не принципы, а лишь различие темпераментов удерживало жизнелюбивого цадика и основательного раввина на их неодинаковых позициях.

В пользу оптимистического прогноза цадика касательно прибавления полку хасидов говорил тот факт, что год от года раввин все больше завидовал другу и его питомцам, наблюдая всегда веселую и никогда не сомневающуюся в благополучном исходе любого дела братию. В жизни, однако, результат бывает противоположным прогнозу мудреца. Поживем — увидим.

— Больше простой веры, больше надежды на Бога, — говаривал другу цадик.

— И это, милейший, ты говоришь мне, раввину, денно и нощно изучающему Святые книги! — с притворной обидой возражает раввин.

— Не кипятись, дружище! Есть у меня один хасид, что живет в селе на окраине нашей волости. Он — арендатор у помещика, и никогда не торопится отдавать долги хозяину, хоть и знает какие кары грозят должнику. Ибо уверен он, что Бог не оставит его и поможет в самую последнюю минуту. Вот уж много лет надежда на Господа выручает его. Не хочешь ли познакомиться с ним?

— Много лет, говоришь? Это убеждает. Чем дольше мы смотрим назад, тем яснее видим, что ждет нас впереди. Непременно поеду и погляжу своими глазами на небывалое чудо — храброго арендатора, что не боится своего злодея–хозяина, — сказал на прощание раввин.

— Это ты и есть тот самый арендатор, вечный должник у своего хозяина и отчаянно смелый хасид, не страшащийся изверга помещика? — с такими словами обратился раввин к арендатору, входя в дом.

— Не знаю, что слышал ты обо мне, уважаемый раби. Сейчас ты мой гость, и прошу за стол. Ужин как раз поспел. Правда, женушка? — обратился хозяин к раввину и к жене, хлопочущей у печи. Женщина приветливо улыбнулась гостю и, не отвечая на вопрос мужа, принялась накрывать на стол.

— Цадик рассказывал о тебе с восхищением, вот я и приехал познакомиться с исключительным представителем вашего хасидского товарищества, — сказал проголодавшийся в дороге гость и с довольным видом занял место у стола.

— Я — не исключение, я — как все наши. За ужином и поговорим. А тем временем, что ты совершаешь молитву и омываешь руки, дорогой раби, на белой скатерти появится все лучшее, что есть в доме.

Расселись за столом гость, хозяин, его жена и дети. За трапезой разговорчивый хасид рассказывал о своем житье–бытье и, наконец, подошел к настоящему моменту.

— Я должен хозяину две тысячи золотых. Вот продам собранный с арендуемых мною полей урожай зерна, что хранится в хозяйских амбарах, и отдам долг.

— Сколько же времени тебе осталось до уплаты? — спросил гость.

— В запасе у меня целая неделя — бездна времени.

— Всего неделя? И ты весел и спокоен? А если за неделю не найдется покупатель? Я слышал, помещик твой жесток чрезвычайно и не терпит ни дня просрочки. Может за долги и дом забрать и в тюрьму упрятать. Не лучше ли, чем ждать чуда, поискать покупателя самому? — сказал раввин и тут же пожалел о своих словах, видя, как побледнела женщина, и притихли детки.

— Я помещика не боюсь. Жестокость обручена со страхом, а во мне страха нет. Я надеюсь на Бога. Оставайся у меня, дорогой раби, поживи неделю и сам все увидишь. Спасение придет в последнюю минуту. Господь ни разу не оставлял меня на произвол лютого хозяина все те многие–многие годы, что мы здесь живем. Я не ошибаюсь, женушка?

— С радостью приму приглашение, — сказал раввин и покосился на упорно молчавшую женщину.

На утро арендатор отправился осматривать поля, а гость расположился с книгой в саду возле дома. Послышался стук лошадиных копыт на дороге. Всадник на коне остановился у ворот.

— Где хозяин? — зычно закричал разодетый по–лакейски наездник.

— Муж в поле, — сдавленным голосом тихо ответила жена арендатора.

— Эй, ты, любезная, передай своему Хаиму, что хозяин послал меня напомнить — срок уплаты долга через неделю ровно, до захода солнца. А просрочит хоть час — пусть пеняет на себя! — выпалил слуга и умчался, так что пыль столбом.

Тут расплакалась жена хасида, и дети заголосили, на мать глядя.

— Почтенный раби, вот уж третий год живем мы здесь и арендуем землю у помещика, — сквозь слезы обратилась она к раввину, вызвав его удивленный ответный взгляд.

— К несчастью, — продолжала она, — мне не передается мужнино спокойствие. В позапрошлом году у мужа не было денег к сроку уплаты, да помещик как раз в это время выдавал замуж дочь. Пока они там гуляли в имении — о долге забыли. Тут нашелся покупатель зерна. Хоть и опоздали на неделю, но хозяин на радостях и не заметил. А в прошлом году хлынули проливные дожди, река разлилась, мост смыло, и помещик не добрался до нас. Тем временем, что вода спадала и мост новый наводили — удалось продать зерно. Опоздали на полмесяца, да отговорились наводнением. Что нас в этом году ждет, раби? — спросила жена хасида и на глаза ее вновь навернулись слезы.

— Надо надеяться на лучшее. Бог даст, все устроится, — успокаивает гость бедную хозяйку, сам не слишком уверенный в своих словах.

Вернулся домой хасид, и гость пытается пробудить в нем беспокойство: мол, надо искать покупателя, чрезмерная уверенность ведет к беде. Даже помощь свою предлагает. Но арендатор и слушать не хочет. «Бог не оставит меня. Чем крепче вера, тем счастливей судьба», — отвечает.

За день до срока уплаты долга, когда покупателя все еще нет, а тревога в доме стала невыносимой, снова раздался топот копыт, и снова примчался на коне господский слуга.

— Где арендатор? — злорадно завопил все тот же лакей.

— Муж в поле, — со страхом произнесла женщина.

— Напомни своему Мойше, что последний срок уплаты долга — завтра с заходом солнца — выкрикнул всадник и скрылся.

Настало утро, последний день. Стук в дверь. На пороге стоит мужчина. Это — проезжий купец, хочет купить зерно. Хасид многозначительно смотрит на жену и на раввина. Арендатор и покупатель торгуются. Купец дает одну тысячу золотых, арендатор требует две тысячи. Каждый стоит на своем. Ни один не уступает, и купец уходит. Арендатор, сохраняя спокойствие, как ни в чем ни бывало, отправляется в свой ежедневный сухопутный круиз по полям. На этот раз гость, не справляясь с волнением, следует за хозяином.