Покачав крыльями над этим страшным местом, Нина перевела самолет в угол набора высоты и передала управление Борису.

Когда они вернулись на аэродром и Борис подошел к Нине выслушать замечания, она долго смотрела куда-то выше его плеча, потом сказала:

— Вы отлично слетали. Компас как гвоздем прибит. Что же касается моего вмешательства, прошу нигде об этом не рассказывать… — Помолчала и добавила совсем тихо: — Я почти всегда прохожу в тех местах на малой высоте. Там погиб Дремов…

Курсанты Соколовой под вечер сошлись в общежитии и с нетерпением ждали возвращения Бориса. Сегодня он должен был закончить программу. Если ничего не помешало и он благополучно отлетал, то завтра все они будут сдавать зачет по технике пилотирования специальной комиссии. А еще через несколько дней они получат назначения. Кто-то, возможно, сразу поедет на фронт — пилотом связи или в легко-моторную бомбардировочную авиацию, а кто-то пойдет в авиационное училище — на скоростную авиацию.

Сейчас друзья чистили винтовки и говорили о том, о сем.

— Студент, — говорил Сережка Зуброву, — а тебя, однако, оставят инструктором. Уж больно фигуру имеешь внушительную.

— Не в пример твоей, — рассердился Всеволод. — Болтаешь, сам не зная что. «Фигура подходящая»! Судить по фигуре, так тебя пришлось бы откомандировать в обоз ассенизаторов.

— Дэсять-ноль в пользу Студента! — отметил Валико.

— Нина и Борис идут! — радостно воскликнул Сергей.

Все торопливо поставили винтовки в пирамиду и выскочили встречать товарищей. Борис улыбался, и, еще не спрашивая, все поняли, что он хорошо выполнил нужные полеты.

— Сразу видно тыловиков, — сказал он, показывая Нине на встречающих. — Наглаженные, умытые, воротнички подшиты, сапоги блестят.

— Да, ты прав, — согласился Всеволод, осматривая себя и Бориса.

Время на подготовку к завтрашним полетам было ограничено, поэтому Нина, не переодеваясь и не отдыхая после полетов, начала проверку знаний курсантов. Опросив их и убедившись, что все в порядке, она попрощалась и ушла к себе.

Вечер был теплый и тихий. Курсанты и механики, вернувшиеся с полетов, плескались в арыке. Многие уже готовились ко сну. Несколько человек собрались в курилке. Бережко, механик Соколовой, сидел раздетый до пояса и отгонял комаров табачным дымом; Баринский, как всегда, был разодет по-праздничному. Прищурив левый глаз, он любовался носком начищенного до блеска хромового сапога.

— Чистился ты, друг, чистился, — подсмеивался над ним Бережко, — а нашей Ниночке все-таки понравиться не сумел.

— Откуда это у тебя такие сведения? — спросил с ухмылкою Баринский. — Ты что, шпионил за нами?

— Была охота. Я и так знаю. На нее, брат, такие орлы заглядываются, не чета тебе, и то безрезультатно. Например, я. Чем не орел-мужчина?! — Бережко выпятил голую грудь, на которой так и вздулись могучие мышцы. — Я, дорогой, знаешь, когда самолет за хвост затаскиваю, то никого себе на помощь не зову.

— Подумаешь, достоинство! — Баринский сплюнул сквозь зубы.

— Достоинство или нет, — не унимался Бережко, — а Нина — тю-тю. Пустой номерок вытащил!

— Ну, это положим, ты ошибся. Она мне надоела. Я, брат, по-фронтовому: раз, раз — и в дамки…

Бережко с удивлением посмотрел на Баринского, потом на подошедших Валентина и Сережку. Дескать, вы слышали, что сказал этот наглец? Они слышали, и Валентин вмешался:

— Знаешь что, парень, шутка шутке рознь, дураки могут принять твою болтовню за чистую монету…

— А я и не думаю шутить, — оскалился Баринский. — Привыкли тут, в тылу, наивничать и сентиментальничать с девками. Ангелами их считаете. А я вот убедился в противоположном. Можете успокоить свои изнеженные нервы, она мне уже надоела, и я не возражаю, если с ней займется кто-нибудь из вас.

Некоторое время все молчали, потом Сережка хрипло спросил:

— Когда же ты успел?

— В прошлую пятницу, — не задумываясь, ответил Баринский. — В двадцать два ноль-ноль местного времени. Вы довольны, юноша?

Сережка отвернулся, а все, кто был в этот момент в курилке, спрятали глаза. Вдруг Валентин выхватил из кармана рабочую книжку и, шагнув к Баринскому, яростно потряс ею перед его носом.

— Вот тут сказано: в прошлую пятницу с девятнадцати тридцати по двадцать два тридцать занятия проводит старший сержант Соколова. Вот ее подпись в моей книжке. Понял?

Но Баринский не смутился. Он был из тех нахальных и беспринципных людей, которым, как говорится, «плюй в глаза, а он будет говорить — божья роса». Не моргнув глазом, он отстранил от себя книжку и заявил:

— Ну, ну, может быть, это было и не в двадцать два, а немножко позже. Я ведь не регистрирую по книжкам, с какой дамой в какой час…

Если бы Бережко не схватил Валентина за руки, тот бы наверняка ударил Баринского.

— Брось, Валька! — закричал Бережко. — За рукоприкладство тебе таких чертей всыпят, что не возрадуешься. А ты, — Бережко обернулся к Баринскому. — Ты уходи от греха, а то я не поручусь…

Баринский встал и, погрозив Валентину, пробурчал злобно:

— Я еще тебе припомню, как на фронтовика, на старшего сержанта хвост подымать! — и вышел, хлопнув дверью.

Настроение у всех было испорчено. Одни возмущались наглой ложью Баринского, другие, пожимая плечами, говорили:

— Черт его знает, может, и правда… Чужая душа потемки. Мужчина он видный…

Бережко задержал у выхода Валентина и Сережку.

— Что ж, ребята? Неужто это дело так и оставим?

— Может быть, комиссару доложить? — предложил Сережка.

— Не люблю жаловаться, — отрезал Валентин.

— Всыпать этому сукину сыну без свидетелей, — вполголоса предложил Бережко. — Он сейчас в столовой. Давайте перехватим на обратном пути, да и поговорим с ним как надо… Пусть пообещает при всем народе отказаться от своих гнусных слов, а если нет, то…

— Тебе, Бережко, нельзя, — решительно заявил Валентин. — Это отразится на твоей службе. А мы выпускники, и, думаю, много нам не попадет.

— Да и смешно, на одного идти втроем, — сказал Сережка.

С трудом им удалось уговорить Бережко не принимать участия в «разговоре» с Баринским. Он лишь оставил за собой право наблюдать сцену наказания наглеца. Сергей должен был только присутствовать при «разговоре». Этого потребовал Валентин.

— Пусть будет все честно, — сказал он. — В случае чего, один на один.

Они перехватили Баринского на уединенной аллее. Увидав на своем пути двух курсантов, тот не испугался, так как был уверен, что они не посмеют дойти до рукоприкладства.

— Ну как, все еще не успокоились? — с усмешкой спросил он.

— Успокоимся после того, как ты откажешься от клеветы на Соколову, — твердо сказал Валентин.

— Ишь, чего не хватало! Даже если бы я все это выдумал, то отказываться не намерен. Пусть думают о ней так, как я сказал. А вы чудаки, вам же лучше… Дойдут до нее слухи, и она сообразит: чтобы уж не зря болтали… Ну и пустится во все тяжкие…

— Подлец! — выкрикнул Валентин. Ноздри его раздувались, глаза сузились.

— Вот что, молокосос, — процедил наставительно Баринский. — Ты свои слова обдумывай и глаза не щурь. Я на фронте и не такую грозу видал и не…

Договорить он не успел. Удар в нижнюю челюсть был профессиональный, боксерский. Баринский пошатнулся и упал лицом вниз.

Валентин нагнулся, поднял его на ноги и, прислонив к тополю, двумя пощечинами привел его в чувство.

У Баринского нестерпимо заныли зубы, щеки загорелись, как от ожога.

— Что вам от меня надо? — простонал он.

— Возьми свои гнусные слова назад!

— Ну, не трогал я ее… Не было этого… Отпусти…

— Завтра скажешь об этом в курилке. Ясно?

— Скажу, ладно…

Валентин разжал руку, выпустил воротник Баринского.

— Ну, смотри… Пошли, Сергей.

Весь следующий день, с утра до позднего вечера, ревели моторы. Курсанты целыми экипажами сдавали воздушный экзамен. Васюткин поминутно подбегал к Нине, спрашивал: