Затем, притащив в комнату насос, летчики испытывали резиновую лодку. Юмашев качал, Данилин смотрел на часы. Наконец лодка была надута.

— 18 минут 32 секунды, — меланхолично сказал штурман. — Предлагаю лодку оставить в Щелкове, не загромождая самолет лишним грузом. Все равно при посадке в воду утонем раньше, чем успеем достать насос и накачать эту махину.

И лодку оставили в Щелкове. Она лежит в углу комнаты, рядом с лыжами, оставленными экипажем Чкалова, и приемником радиостанции, на котором летчики тренировались перед стартом.

Стараясь проверить все, инженеры иногда выводили летчиков из терпения. Особенно им досаждали специалисты по маслу. Они бесконечно проверяли поведение масла в воздухе и на земле, его теплопроводность, вязкость, определяли различные коэффициенты и показатели. За несколько дней до старта в комнату экипажа вошел инженер из Центрального института авиационного топлива и масел и сказал:

— Нужно налить горячее масло в баки и посмотреть, насколько оно охладится в полете.

Юмашев подошел к окну и молча показал на термометр. Он отмечал 32 градуса в тени.

— Вы лучше налейте холодного масла и посмотрите, насколько оно нагреется, — посоветовал Громов.

Все рассмеялись.

Отдыхая после полетов, летчики уходили в лес, раскинувшийся за аэродромом. Они молча бродили по тропинкам, собирали ягоды, рвали цветы, прислушивались к извечному счету кукушки, к соловьиной трели. Андрей Юмашев устраивал Громову и Данилину экзамен по естествознанию. Они резвились и бегали по лесу, выходили к реке, купались, загорали, катались на лодке. Потом вновь возвращались на аэродром, где их ждали новые испытания и контрольные полеты, где ведущий инженер Евгений Карлович Стоман, всегда чем-то озабоченный, возился у самолета.

День старта приближался, напряжение в комнате № 58 достигло своего кульминационного пункта. Михаил Громов объявил:

— Приготовьтесь: сегодня вечером уходим в десятичасовой полет.

Доктор побежал готовить бутерброды и фрукты, инженер Кербер проверил шлемы с прикрепленными к ним телефонами, синоптики принесли сводку о погоде над Москвой.

— Куда вы пойдете? — спросил Стоман у Громова.

— Будем путешествовать из Москвы в Рыбинск и обратно… К утру вернемся.

В сумерки они поднялись в воздух. В течение десяти часов экипаж придирчиво испытывал мотор, приборы, расход горючего, поведение масла, послушность самолета. Поднимались на большую высоту и проверяли кислородные приборы. Всю ночь, когда Москва отдыхала, три летчика бодрствовали в воздухе, испытывая высокую технику и самих себя. И всю ночь не спал на аэродроме Евгений Карлович Стоман. Он сидел у радиоприемника и по выражению лица радиста угадывал, что на самолете люди бодры и веселы, что мотор работает идеально, приборы послушны, а рули податливы.

Утром экипаж прилетел на Щелковский аэродром. Громов и Юмашев ушли спать, Данилин начал писать телеграммы — запросы в Америку.

Сергея Данилина больше всего интересовал вопрос о поведении приборов в районе Северного полюса. Поэтому он специально запросил Белякова, перечислив все свои недоумения. Беляков немедленно ответил, что магнитные компасы работали сносно, гирополукомпас — хорошо, солнечный указатель курса и радиокомпас — превосходно. С этими же вопросами Данилин обратился к приехавшим в Щелково участникам экспедиции на Северный полюс. Внимательно прослушав их подробный рассказ, он удовлетворенно сказал:

— Я так и думал.

А Юмашев, проснувшись, вызвал по телефону товарищей, недавно вернувшихся из Америки, и попросил их срочно к нему приехать.

— Вот что, друзья, — сказал он им, — видимо, скоро нам придется встретиться с населением Северной Америки. Языка мы не знаем. Составьте для нас небольшой, но исчерпывающий перечень английских фраз. Там должны быть выражения на все случаи жизни: где найти советского консула, как проехать на телеграф, просим подозвать такси и прочее в этом роде.

Накануне старта друзья вручили ему этот оригинальный словарь, аккуратно переписанный на пишущей машинке. Юмашев бережно спрятал его в нагрудный карман.

— До свидания, ребята, сейчас у нас уже все есть, — говорил Юмашев таким тоном, будто без импровизированного словаря полет был бы невозможен.

В ночь перед стартом, после ужина, они снова прошлись по лесу. Звездное небо сверкало над миром, тишина обнимала и успокаивала их. Они вернулись в свою комнату, легли спать.

Самолет и экипаж были готовы к старту. Предстояло еще совершить последний контрольный полет. Перед вечером Михаил Громов, Андрей Юмашев и ведущий инженер самолета АНТ-25 Евгений Стоман поднялись в воздух.

В этом последнем полете Громов, продолжавший придирчиво проверять поведение машины и приборов, обнаружил, что мотор расходует слишком много горючего. В воздухе он многозначительно взглянул на Стомана.

— Что же у вас мотор — с ума сошел?

— Не может этого быть, — обиженно ответил ведущий инженер.

Они всю ночь проверяли литромеры бензиновых баков, вычисляли коэффициенты удельного расширения горючего от высокой температуры, считали нормы расхода бензина различными двигателями. Ранним утром Стоман разбудил командира перелета.

— Что я вам говорил?! — торжествующе произнес он. — Литромеры выдумывают черт знает что, а вы им верите. Сейчас мы их исправим.

Громов недоверчиво вновь поднял самолет в воздух. Пресловутые приборы вели себя в этом полете чинно и благопристойно. Расход бензина был нормальным.

Затем потянулись мучительные дни ожидания погоды.

Лететь нельзя! — категорически говорили сводки погоды, развертывая перед экипажем бесконечную вереницу циклонов, теплых фронтов и окклюзий, затеявших немыслимую чехарду во всем Полярном бассейне от Кольского полуострова до берегов Канады.

И вот строгий метеорологический консилиум подписал наконец пропуск на океан. Радостный и взволнованный, Громов почти сбежал с широкой лестницы, сел в машину и вихрем понесся в Щелково.

— Летим! — еще от ворот крикнул он Стоману. — Готовьте самолет.

Техники бережно вывели гигантскую машину из ангара. Огромные баки до пробки залили бензином, заправили машину маслом и водой. В кабину штурмана Стоман уложил несколько термосов, наполненных горячим чаем, свертки бутербродов, апельсинов и другой дорожной снеди.

Затем наступил торжественный обряд взвешивания самолета. Стоман настороженно ждал результатов.

— 11 500 килограммов, — удовлетворенно сказал он. — Хорошо. Почти на 300 кило больше, чем весила чкаловская. А оторвется легко!

Светало. У стартовой дорожки Щелковского аэродрома стояли люди, пришедшие проводить экипаж. Здесь были родные летчиков, члены правительственной комиссии — Рухимович, Туполев, Алкснис, Шмидт, Герои Советского Союза Шевелев, Спирин, Бабушкин, участники экспедиции на Северный полюс, летчики, полярники, инженеры, советские и иностранные корреспонденты.

Пилоты вышли на поле. Они пристальным взглядом окинули белесый горизонт и широкое поле аэродрома. На горке, могуче распластав крылья, стоял, пригнувшись, красавец самолет, готовый к гигантскому прыжку.

Спортивные комиссары Кривиский и Дымов опечатали бензиновые и масляные баки, уложили в крылья и фюзеляж три барографа.

Летчики попрощались с провожавшими. Громов подождал, пока его товарищи — Юмашев, Данилин — поднялись по трапу в кабину самолета. Спокойный и сосредоточенный, взглянул он на летное поле, на дорожку, на людей, очищающих путь самолету, на облака, плывущие над лесом. Герой Советского Союза постоял несколько мгновений молча, будто прощаясь с родной землей, с народом, верным сыном которого он является. Потом летчик влез в кабину самолета, приказал убрать трап, вытер и без того чистые стекла кабины.

Прозвучала и вспыхнула ракета, искры ее рассыпались в воздухе. Это был сигнал: путь свободен.

Михаил Громов дал газ, и самолет побежал. За бегом самолета напряженно и взволнованно следили все — и участники экспедиции на Северный полюс, и ученые, и герои, и друзья летчиков. Громов спокойно вел быстро несущуюся машину, выжидая, пока она наберет достаточную скорость для взлета. С поразительным искусством и мастерством, плавно, без единого толчка Михаил Громов оторвал машину от земли. «Блестяще взлетел!» — послышались восклицания со всех сторон. А Громов уж набирал высоту, повернув самолет на север.