Ему предстояло добираться до места не менее чем за сутки. Он экономил силы, понимая, что это его последний поход.
Через несколько часов, оставив позади город, он решил идти сначала вдоль питерской трассы, чтобы в Клину уйти влево и затем направиться прямо к тому самому месту, куда устремлялось его сознание.
Он бежал вдоль пути, по которому когда-то из Орды в обратном направлении бежал его предок — пес Дар, чтобы поведать братьям-князьям о трагедии, которая постигла младшего — Михаила.
Бек бежал, и в его генетической памяти возникали картины того времени. Вот Миколино, орда и время, когда чужие князья обманом захватили царство, а теперь все вернулось на круги свои, свои князья взяли реванш, и взяли свой особый реванш другие законные российские властодержцы.
Почти все встало на свои места в результате обратного хода событий в голове маленького Владимира. Он дремал в своей корзине, поколыхиваясь от четырехтактной рыси Бека. Перед маленьким Володей закрутилась вся история России, все кровавое месиво сидело в нем на клеточном уровне, как сидит это и в каждом россиянине, поскольку он — часть российского общества.
Россия вновь попала в положение, в котором без кровопролитного сражения власть, появившаяся на свет в результате кровавой бойни, замкнулась на самоё себя, освободив место для новой и в то же время исходной, законной власти, которую уже не свергнуть насильственным путем.
Эти картины и видения, мерцающие в голове Володи, были настолько материальны и осязаемы, что просачивались в его аморфное и мягкое сознание без всяких дисководов, они легко проникали через отверзтое пульсирующее темечко и линейно располагались в мягкой ткани почти зыбкого зачаточного мозга.
Маленький Макарон запросто, без всяких дополнительных устройств, усваивал всю вращающуюся вокруг Бека информацию. Усваивал и сходил на нет.
Он видел, как сжималась Россия, уменьшалась в размерах. И он не понимал, почему — то ли потому, что он двигался назад во времени и пролетал над столетиями, в которых Россия была еще маленькой, то ли потому, что он поднимался вверх, и Россия уменьшалась чисто от расстояния, поскольку полет удалял его и приводил в действие обычные законы перспективы. А может, от нее отпадали куски и земли, присоединенные в предыдущие века и времена. В какой-то момент Россия принимала форму Америки, то Южной, то Северной. Конкистадоры везли туда огненную воду — потоки пива и вина плюс цветные стеклянные бусы и цветные лоскуты художественных фильмов, а из России в обмен на это уходили недра, земля, фонды, умы, свобода. Кресты над соборами, которые еще оставались в некоторых резервациях, с высоты, на которой уже находился Макарон, казались просто курсорами и не давали никакой защиты.
Макарон видел, как лидеры ведущих стран играли в «ножички». Причем, в таком невообразимом формате — сорок минус Россия. Они стояли тесным кружком вокруг горизонтальной проекции России на хорошо утоптанном казачьем кругу и азартно резались в землемеров. Они по очереди брали каждый свой перочинный нож за лезвие и старались воткнуть с переворотом ножа лезвием поближе к сердцу. Если кому-то везло и нож втыкался, счастливчик потирал руками и проводил лезвием линию по телу России, нарезая себе дополнительный участок. Он вел линию, куда указывало лезвие, — получалась то ли полоска, то ли сектор, то ли сегмент. После каждого удачного приземления ножа Россия уменьшалась. Ее представитель в этой игре отсутствовал. Лидеры были серьезны, как дети. Кому-то из игроков приходилось стоять на своем соседнем с Россией участке на одной ноге, но он напрягался, терпел, сосредотачивался, учился на стороне получше втыкать нож в надежде, что в конце концов и ему удастся оттяпать какой-нибудь анклав или полуостров. Кто-то хотел всего лишь отвоевать назад свое место под солнцем. Кто-то ходил по своему огромному призовому куску широченными шагами руки за спину и даже пропускал ходы. А средней руки землевладельцы старались без риска и выкрутасов воткнуть нож и, если попадали острием, тут же резали докуда дотягивалась рука с ножом на конце.
От России пахло белком — вот что учуял Макарон. Ее резали по живому.
И недаром говорилось о наследниках царской фамилии, о потомках великих князей, что они не просто так и, случись что-то, будут тут как тут. Ведь сколько будировалось в прессе, сколько было информационных заходов на эту тему — значит, все не зря.
Макарон ощущал себя флагом, запущенным вверх по флагштоку без ограничителя. И флаг взмывал, взмывал все выше и выше. Макарон летел легко, как лицо без гражданства. Неожиданно он ощутил острую резь в нижней части. Резь дошла до пика и неожиданно стихла. В это же мгновение Макарон уловил большой прирост свободы и скорости — он понял, что отделилась ступень. Нагнувшись, он увидел Прорехова, стремительно падающего вниз. И перестал ощущать плохое. Теперь он чувствовал только хорошее. Но душой все еще рвался туда, в пучину жизни. Как и раньше, ему хотелось кого-то спасти, влезть во все дела, он по-прежнему боялся доверить кому-то серьезные вопросы. Вскоре он успокоился и сообразил, что там разберутся и без него. Он ощутил веру в это почти материально.
Россия войдет в свои берега — последнее, что удалось осознать Макарону перед точкой омега. Покой — это самое высочайшее достижение человека.
Бек тем временем несся вдоль трассы домой, он спешил. Кусты мешали его бегу, приходилось искать места посветлее, перелески. Озерки и речушки, попадающиеся на пути, он переплывал, держа корзину высоко над водой. Впереди было Московское море — слева железная дорога и мост, справа автомобильная дорога и мост. Делать было нечего — Бек поплыл, и это чуть не стоило жизни и ему и президенту. Спасибо Чубайсу, подумал Бек, что в центре акватории возникла совершенно новая опора ЛЭП — раньше ее здесь не стояло, это собака помнила точно. В таком случае непонятно, продолжала соображать собака, почему все вокгуг пытаются схватить Чубайса зубами за ГОЭЛРО? У подножия опоры нашлось немного суши. Бек отлежался и поплыл дальше.
Чем ближе было то памятное место, тем медленнее двигалась собака. Последние километры она просто шла.
Когда после Волоколамских лесостепей Бек занырнул в чащобу, он сразу зафиксировал за собой хвост. Похоже, не оторваться, подумал он. В темноте леса блеснули несколько огоньков. Волки, понял он. Огоньки преследовали его по пятам, приближаясь все плотнее и плотнее. Когда они почти наступали ему на пятки, он останавливался и оборачивался — огоньки тоже останавливались и замирали на месте. Он принимался двигаться вперед — и они за ним. Бек понимал, что просто так дело не закончится — все равно будет схватка, рано или поздно. Лучше рано, решил он, пока еще есть силы. Он поставил корзину на высокий пень и уселся у корневища поджидать лесных братьев. Через некоторое время они не выдержали и вышли на поляну. Их было всего трое — два матерых и с ними поджидок. Они стали обходить Бека — один матерый норовил зайти со спины, а второй толкал молодого прямо в пасть Беку. Они с полчаса хороводили вокруг пня, пока не учуяли едва струящийся их корзины на пне запах белка. Этот запах полностью одурманил мозги пиратам, и они с рыком набросились на Бека. Бек запросто подставил их зубам свои толстошерстные бока — волчьи зубы попросту увязли в его свалянной шерсти. Молодого волка Бек уложил крюком слева, но основной матерый тем самым мигом вцепился ему в холку и насел сверху всем своим полусредним весом. Клыки лесного брата стали проникать к шейным позвонкам и главной артерии Бека. Еще секунду — и перекусит, понял Бек, и, разбежавшись со всех ног, ударился собой о гранитный камень неподалеку. Матерый затих и отпустил зубы, а потом медленно сполз со спины. Второй крутанул задом и решил схитрить — он придумал без боя встать на задние лапы и дотянуться до корзины, чтобы столкнуть ее на землю. Судьба России висела на волоске. Бек рванулся ко пню и массой размазал вторую ракетку по задней линии. Молодец вякнул и затих. Бек наступил на него передними лапами дотянулся до корзины зубами, взял ее как можно аккуратнее и затрусил своей дорогой. Поджидок, сшибленный в самом начале схватки, очухался, поднял голову вслед уходящему Беку, но продержал ее на весу всего шесть секунд.
