Выслушав Макарова, Прорехов впервые подумал о том, чтобы бросить пить. Банальная мысль, как она раньше не приходила ему в голову! Нельзя сказать, что он совсем уж никогда не сопротивлялся натиску проблемы, нет, он не раз пытался спрыгнуть с привычки, но, поскольку находился под гнетом наследственно-семейной отягощенности, ничего поделать не мог. Отец его на протяжении многих лет уходил из дома на специально снятую квартиру и назло семье синекурил там до позеленения. Он и умер там назло супруге в возрасте пятидесяти с небольшим. Это неистребимое — назло, — как иксоидный клещ, мертво сидело в Прорехове.

Прислушавшись к предложению, Прорехов согласился на то, чтобы им тайно и вполсилы позанимался Завязьев.

— Депрессию мы берем на себя, — пообещал появившийся как из-под земли общественный трезвенник, — не надо никаких специальных больниц. Несколько месяцев общения с нашими хлопцами, и будешь как огурец. Если не получится, начнем отрубать по пальцу за каждый граненый стакан.

Макарон откланялся, а Прорехов остался на первый сеанс. Он не мог приспособиться к себе в столь необычном качестве и пытался управлять Завязьевым, как людьми с работы. Он хотел навязать свою точку зрения на неведомые ему процессы.

— С пороками надо разбираться по одному, — делился Прорехов соображениями, усевшись перед Завязьевым. — Сразу со всеми не справиться. Слишком большой стресс.

— Что верно, то верно, — поддакивал Завязьев. — Здесь, по-видимому, надо угадать главное.

— Было бы из чего угадывать, — заметил Прорехов.

— Сначала попробуем оставить в покое чужих женщин, — порекомендовал Завязьев.

— Тем более, что они давно оставлены, — радостно принял концепцию лечения Прорехов.

— Не могу и не хочу — разные вещи, — пояснил Завязьев. — Сегодня воздерживаешься ты, а завтра они воздерживаются от тебя. Потом ты перестаешь питаться вредной едой и начинаешь потихоньку делать зарядку, кроссики небольшие бегать. А в конце и с выпивкой потихонечку подзавяжем.

— Но нельзя же сразу взять и все разом бросить, надо постепенно, без рывков. — Прорехов выпрашивал персональный режим. — Вот, например, давайте так — сегодня после кафе — ни-ни. А как сделать, чтобы ни-ни?

— Надо придумать дело — пойти купить сок, — вел урок Завязьев. — На данный момент ты всего лишь хочешь пить, и не обязательно водку. Значит, покупаем пить и — резко домой, в люлю.

— Но вдруг ночью станет плохо сердцу и невыносимо захочется выпить? всполошился Прорехов. — Тогда уж лучше взять запас загодя, чтобы потом не бежать. Взять про случай, а не контра. Взять, но не пить. Пусть стоит. Просто стоит. Я слышал, баре заводят бары не чтобы пить, а чтобы не пить. Для тренировки.

— А зачем тогда брать в дом спиртное? — гипнотизировал Прорехова Завязьев. — Если не возьмешь, может, и пить не будешь, а если взять, точно выпьешь.

— Значится, так: не берем или берем — вот в чем вопрос, — подвел итог первого сеанса Прорехов.

— Сознание и воля сотканы из групп мыслей, — объяснял физический смысл алклгольной зависимости Завязьев. — И чем дольше ты занимаешься каким-то направлением, тем плотнее становятся мысли на эту тему, тем проще им всякий раз возвращаться в исходную точку, чтобы с новой силой и во всеоружии рвануть вперед к стакану. Чем дольше пьешь, тем занимательнее становится питейная логика, которая непременно приводит к вечернему пузырю. Тут тебе и праздник особенный на носу, и друзья подвалили, и по работе необходимо крякнуть, а то процесс развалится. Но кто формирует мысли в пользу выпивки? Сам организм?

— Так, так, так… — схватывал на лету Прорехов и прикидывал, как проскочить мимо темы.

— Одним словом, чтобы именно в этот день не пилось, — завершал первое занятие Завязьев, — должны совпасть все необходимые условия — во-первых, наутро после вчерашнего не должно остаться ни грамма в доме. В течение этого дня не должно быть никакой работы, ни обязанностей, ни встреч. Дома тоже не должно быть никаких дел, к обеду горячие щи, хорошая программа по телевизору, никаких бед и несчастий в стране, дома и у соседей, потому что в противном случае сразу захочется отложить завязывание до момента, когда все утрясется. И самое главное, чтобы никто не давил — ни друзья, ни жена, а только все помогали тем, что не заикались на эту тему, а если кто заикнется — человек тут же берет и назло помощникам накатывает рюмаху. Ну, а если довелось пропустить одну, то дальше организм знает, как подтянуть подмогу, в мозгу проложены целые каналы для проводки этих мыслей, существуют тысячи мостиков, байпасов и перемычек, по которым мысль проскакивает к заключению, что сегодня надо выпить всенепременнейше, а завтра будем посмотреть.

Прорехов слушал Завязьева открыв рот. За человеком, произнесшим столь правильную речь, стоял, а потому и чувствовался скрытый, но огромный опыт.

— Ну, и как же в таком случае быть? — спросил Прорехов в конце.

— Чтобы решить вопрос непития в кафе, надо просто однажды не пойти в кафе.

— Слушай, гениально! Я как раз ненавижу туда ходить, — признался Прорехов, — у меня ведь врожденный порок сердца!

— Тем более.

— Но как я не пойду? На сегодня уже все приглашены, — сник Прорехов. Давай-ка мы сделаем это позже, в следующую пятницу. А сегодня уж сходим. В последний раз.

В первый сеанс Прорехову удалось уболтать Завязьева, он поверил ему. Но поход Прорехова в кафе, как и все предыдущие, был не последним, а очередным.

Через несколько дней психологических проб Завязьев был вынужден посоветовать Прорехову пойти на крайность — зашиться.

— Другого способа я не вижу, — сказал он. — Только следует помнить, некоторые пытались кодироваться, но забывали код.

— Как это понимать? — насторожился Прорехов.

— Не выдерживали, выпивали и загибались, — сказал Завязьев.

— Понятно, — сказал Прорехов.

…Его поместили в реабилитационную клинику.

— Видишь ампулу? — Завязьев показал ему предмет перед операцией. Оболочка растворима. В ней яд, который оказывает курареподобное действие на организм. Теперь мы помещаем ее в спирт. Смотри внимательнее.

Ампула повисела в растворе несколько минут, ее оболочка растаяла, и содержимое волнообразной мутью выпросталось в спиртовой раствор. Плавающая там пиявка окочурилась в один миг.

— Так яд попадает в кровь, если спирт растворит оболочку, — пояснил Завязьев. — А теперь вскрываем вену, — показывал он Прорехову, — и зашиваем ампулу вовнутрь. Если выпить водки, алкоголь растворит оболочку, и яд выльется в кровь. Смерть, как и в случае с пиявкой, которую мы только что имели честь наблюдать, наступит мгновенно.

— Вижу. А от уксуса она не растворяется, эта капсула? — спросил Прорехов от внутреннего юмора.

— Нет, от уксуса она не растворяется.

— А то я салаты с уксусом долюбливаю, — пояснил Прорехов.

— Если ты согласен на операцию, через час мы можем приступить, — сказал Завязьев. — Если нет — впереди тяжелая смерть от алкоголя.

— А вдруг осилю? — спросил Прорехов.

— Если не выдержишь, — пояснил Завязьев, — то легкая смерть от ампулы.

— То есть, смерть в любом случае, — уточнил Прорехов.

— Если пить, то в любом, — не стал врать Завязьев.

— Согласен, зашивайте, — сказал Прорехов. Столь наглядное введение в операцию по зашиванию вывело его из оцепенения.

Его уложили на кушетку, обеспечили анестезию — сначала перидуральную, а потом решили — нужен полный наркоз, чтоб ничего не видел и не чувствовал. Шприцем, струйно, Прорехову ввели повышенную дозу снотворного. Прямо в переднюю лестничную мышцу. Потом вспороли лучевую артерию и принялись вталкивать туда гладкий, похожий на пулю предмет. Кровь была густой и липкой, как патока, чего с артериальной обыкновенно не бывает.

— Сосуды сужены до предела, — сказал хирург. — Ампула не влезает. Еще какое-то время — и было бы не зашить. Вовремя схватились.

— Вталкивать все равно придется, — сказал Завязьев. — Кровь обойдет ее, растянет стенки. Сердце, несмотря на порок, все еще достаточно сильное.