— Черт!.. — сказал Гальперин.

— Кажись, перебор, — говорил тяжело дышавший Иванов, смыслом своим отходя от недавней схватки.

Гальперин высунулся в окно.

— Там асфальт, — говорил он, лицом возвращаясь к его ученому коллеге. — Позвоночник — хрусть!..

— А зачем он Лизе с утра звонил?! — возразил Иванов. — И из башки каша вышла, — добавил он.

— Будет всадник без головы, — говорил Гальперин.

Он озабоченно по комнате заходил. Нашел в буфете яблоко, хрустнул им, продолжая рыться по ящикам буфета.

— А яблочка хочешь кусить? — спросил он.

— Кто же его после тебя есть станет? — возразил Иванов грузным и развинченным своим баритоном.

— А ты можешь с той стороны, где я не надкусывал, — сказал Гальперин, чем-то любопытствуя в раскрытом альбоме с фотографиями.

Иванов сходил в ванную и на кухню, но там были мухи, а мух Иванов не любил; он вернулся, и пошарил еще немного по комнате в разных местах. Не видно было по нему, чтобы он чем-то был недоволен, разочарование вообще редким гостем было на его неподвижном лице.

— Идти надо, — говорил он.

— Да, сейчас, — сказал Гальперин, с сожалением отрываясь от альбома. — Смотри, какая девочка, — говорил он. — Должно быть, мамка его в молодости. Просто фотка старая.

Оба вышли в прихожую квадратную с одним углом срезанным полуразрушенною каминною печью. Иванов стал шарить по карманам в лоснящейся серой куртке с подпалиною на плече, висевшей на вешалке, Гальперин же разглядывал картинки на стенах. Гадкие пожелтевшие вырезки из журналов он рассматривал с алчностью завзятого эротомана.

— Там, в ванной вода даже не остыла, — сообщил Иванов, доставая ключ из кармана куртки.

— Я бы с удовольствием сейчас в теплой ванне полежал, — согласился сибарит Гальперин.

— Лучше все-таки так, чем по-другому. А то, представляю себе, целая ванна кровищи бы натекла.

— Да, — сказал Гальперин.

В узком проезде между двумя корпусами цехов Ш. свой безукоризненный автомобиль остановил и сам тоже с полуповоротом презрительным головы его к пассажиру привычному замер.

— Старикашка ворота закрыл, а выезжать как-то надо, — одними губами Ш. говорил, единственно самого себя поражая своим прогрессирующим здравомыслием. Ш. говорил.

— Акции мои по-прежнему растут в цене, — Ф. головою кивнул, потянувшись только своею сухой кистью к двери. По мере необходимости этой рукою своей он мог совершить как недюжинный подвиг, так и непревзойденное безобразие.

— Иди, иди, — бормотал Ш., - без победы не возвращайся.

— Где Ф., там и победа, — бесцветно его оспорил изобретательный Ф. — Между этих двух ушей иногда зарождаются кое-какие соображения, — присовокупил он еще себе самому отдельной строкою своих рассуждений.

Он шагал по мерзлой дороге, подошвами шлепал по твердой почве, вот за угол повернул, дорогу пересек и пошел по колее тепловозной в направлении пропускного поста. Еще издали его заприметив, из будки вышел старик и глядел на приближавшегося Ф. с равнодушной и гадкой своей усмешкой.

— Ну как, — крикнул он, — много наснимали рабочей доблести?

Ф. молчал и приближался к охраннику озабоченною своей походкой, на того даже вовсе не глядя.

— Позвонить надо, — хмуро говорил он, проходя мимо опешившего старика. — Начальство у меня строгое.

— Ну куда, куда? — встревожился тот и поторопился за Ф., уже дошедшим почти до будки. — Нет никакого телефона.

Рысиным прыжком Ф. метнулся к старику, рывком того за ворот схватил, и не давая опомниться, к горлу приставил нож с выкидным лезвием.

— Ты что? Ты что? Я же к вам по-доброму!.. — замельтешил охранник, суетливо шаря у себя на боку и стараясь расстегнуть кобуру. Ф. это взбесило, он съездил в челюсть старику, но придержал его, чтобы тот не упал, и потащил вверх по бетонным ступеням. Ногою дверь распахнул и старика на пол дощатый швырнул, так что фуражка у того с лысины слетела, и вдруг визг слышит сквозь пелену изумления своего мимолетного. Блондинка медовой молодости с голой грудью, вся разомлевшая от тепла полусонного, на топчане в одеяло кутается, да на Ф. глазами, полными страха и трепета, смотрит. Вот так приключение, говорил себе Ф. с судорогою усмешки на душе его скоротечной.

— Что вам надо?! — крикнула блондинка, отстраняясь.

— Потише, киска! — прошипел Ф. — Объект охранять надо было, а не с тетками развлекаться.

Он уже вовсю орудовал своим ножом, рассек телефонный провод в трех местах, Ф. тоже любил троицу; а другие числа не любил, хотя пользовался ими всеми с одинаковым хладнокровием; на дощатой стене порезал еще какие-то провода, взмахнул лезвием для одной острастки перед лицом хорошенькой блондинки, зловеще оскалившись. Старый охранник, ползая по полу, все-таки кобуру расстегнул, но пистолет не успел вытащить.

— Ах ты падла! — заорал Ф., всю силу ноги своей вкладывая в пенальти головою старика. С больным звуком, на манер хрюканья, тот отлетел к топчану, Ф. подскочил и пистолет у того из кобуры тащит, тут и блондинка, как дикая кошка, на Ф. набросилась, в волосья его метя, Ф. с разворота и ей заехал и после на ноги вскочил с новым оружием его в руках, растрепанный, жуткий и великолепный. Головою покрутив, он заметил наконец пульт с тремя кнопками, нажал одну из них, нажал черную и, в окно глядя, наблюдал ползущую створку ворот и беззвучный автомобиль Ш., сверкающий его помпезной эмалью; тень причудливости легла на саркастические губы его.

Ф. метнулся из будки, перескочил через канаву с замерзшей вонючею жижей и бросился за ворота. Автомобиль тащился еле-еле, но едва только Ф. стал к нему приближаться, тоже изрядно прибавил скорости.

— Стой, сука! — прошептал себе Ф., на последнем дыхании своем продолжая бесплодную гонку.

Ш. всегда умел измываться, не теряя достоинства своего, он и сейчас мог рассчитывать на полную безнаказанность своей иронии, Ф. вдруг стал как вкопанный и, разведя ноги шире плеч его, полез за пазуху за пистолетом. Достать его не успел; автомобиль, повернув налево, скрылся за сплошным бетонным забором. Ф., глотнув окрестного тумана, отправился следом безо всякого мимолетного состава его горечи или иных случайных слагаемых. С оружием он ощутил себя избранником нового смысла, случайно причастным к любым сомнительным новостройкам гордости. Грудь и ноздри его содрогались от непосильного, ядовитого духа, недвусмысленно расстилавшегося над почвой, но Ф. не стал головою крутить в поисках его источника. Сотню метров прошел бесцветным своим шагом, потом еще сотню, повернул влево, и неподалеку, у обочины, увидел стоящий автомобиль Ш., парою колес его едва не заехавший в угрюмую придорожную канаву.

Дошел он с полной жесткостью его созревшего побуждения, дверь распахнул, молча сел на сиденье рядом с Ш., и так остался сидеть, совершенно отдавшийся силой своей его размеренному дыханию. Хотя он, разумеется, никогда бы и не решился подписать себе приговор всеобщего восхищения.

Ш. по достоинству оценил такое хладнокровие.

— Главная моя претензия к тебе в том, что ты ставишь под сомнение мою прославленную фертильность!.. — сокрушенным его голосом выкрикнул он, заводя покладистый мотор своего немыслимого автомобиля.

Ни слова Ф. не сказал, сосредоточившись на своей неприступности. Ф., Ш. и мир — бывал ли когда-нибудь презрительный треугольник определеннее, бывал ли когда-нибудь он безнадежнее?

Поблизости на пустыре, посреди выжженной безобразной земли, расстилалось бурое зеркало не замерзавшего и в самые лютые холода кислотного озера.

В комиссариате все сразу разошлись, Кот поднялся на этаж выше, спать отправился, сообщил Неглину Кузьма, скептический Кузьма Задаев, но он сам тоже не стал долго задерживаться, почти сразу исчез, пойду-ка пошныряю немного, сказал он. Куда он пошел, говорить не стал, но Неглин знал, что его нет в здании, хотя это ничего и не значило: он мог вернуться в любую минуту. Неглин сел за картотеку.