— Какое такое прежнее? — быстро спрашивал тот.

— Такое! — отрезал комиссар.

— Я все-таки не понял… — начал длинноволосый инспектор Кузьма Задаев.

— И потом, я не слишком люблю соваться к шефу с пустыми руками, — перебил его Кот. — А будет именно так; причем, именно по твоей милости.

— Да ладно тебе, Борис, — с точною крупицей беззастенчивости говорил длинноволосый. — Придумаем что-нибудь.

Инспектор-стажер Неглин, двадцати четырех неполных лет от рождества его, сидел ошуюю комиссара и молча прислушивался к разговору старших.

— Ну, конечно, особенно ты придумаешь.

— Ну а что — шеф? Вполне приличный человек, если не считать перхоти, — сказал еще Кузьма, озабоченно почесывая у себя под носом.

— Поговори еще, — отозвался Кот.

В одно из внезапных мгновений Ф. вдруг вздрогнул и вспомнил о себе. Голову подняв, он поискал Ш., он ожидал увидеть приятеля бормочущим, саркастическим или скорбящим, но увидел вблизи профиль головы его с губою отвисшей, хотя и без признаков смысла в затененных чертах. Тот недаром прослыл умельцем бессодержательного, говорил себе Ф. Он потянулся рукою к двери, рассчитывая открыть ее беззвучно, но Ш., носом сопящий в сонном оцепенении, упредил осторожное движение своего пассажира.

— Ты, должно быть, поссать собрался? — говорил он, поежившись.

— Справить одну из своих безукоризненных потребностей, — легко согласился Ф. Он вышел из машины на обочину ночи и помочился, грудью вдыхая застывший безжизненный воздух. После вернулся и воссел возле Ш., протиравшего стекло неопрятною тряпкой. — Это уже Нуккапебка? — спросил он, вглядываясь в серевшие силуэты сараев и в фасады полуразрушенных зданий.

— Нуккапебка, Нуккапебка, — согласился Ш., заводя мотор. — Историческая родина безнадежности. — Усилием горла своего Ш. старался подготовить голос к изречениям незаурядного.

— Ну, тогда я спать пошел, — говорил Ф., насколько возможно вытягиваясь на сидении.

— И да приснится тебе какое-нибудь новое эротическое сновидение, — саркастически Ш. отвечал.

— Спасибо, спасибо, непременно, — говорил Ф. со старческой готовностью в голосе своем и мыслях.

Метров двести тянулся бетонный забор, потом снова были пустыри с жестким сухим бурьяном, по левую руку — насыпь с одною расхристанной колеей, Ш. выключил дальний свет и ехал медленно. Колдобин дороги он не объезжал, но правил прямо на них, ибо не надеялся жить дольше, чем будет жить подвеска машины его; если же Ш. исчезнет, так незачем беречь и железо, говорил себе он. Поодаль от дороги стояло несколько убогих домишек, в одном из окон горел тусклый керосин, здесь была жизнь, должно быть, бесполезная, но цепкая и безотчетная; за домами Ш. видел пепелище, а после снова раскинулись пустыри. Еще недавно совсем он не слушал речей вечера и теперь тоже пренебрегал резонами ночи этой незрелой. Над холодной землею теснилась ночная одушевленная непогода.

Без Ф. и надсадные монологи его иссякли, хотя он и в помыслах своих не позволял себе образумиться; только червоточинами прежних напряжений полнились иссохшая душа его и память. Возможно было разыграть пред собою с листа иной бранденбургский концерт безразличия, единственно не требовавший соучастников и сотрудников, на которых не следовало и рассчитывать. С мимолетным оскалом лица его Ш. вглядывался в исполинское пространство расхлябанной и потертой ночи, расстилавшейся от почвы до клочковатых облаков и иных окраин неба.

Ш. встрепенулся и машину остановил. И после сидел, соображая, приснилось ли ему увиденное, когда он на мгновение провалился в усталость, или впрямь увидел на дороге случайный силуэт, неподалеку от рассеянной границы света. Это могла быть и женщина и девочка-подросток, возможно, это стоило бы выяснить, но Ш. при всей его изощренной технике безрассудства все-таки медлил. Потом неожиданно дверь распахнул и бросился в направлении сомнительного силуэта. Канаву перескочил Ш., но тут же и оступился, хотя не упал, зато увидел ее, испуганно стоящую поодаль. Увидел ее Ш.

— Кто ты такая? — крикнул он. Девочка молча бросилась бежать. Он видел ее теперь отчетливо, можно было и постараться. — Ну, если заманиваешь!.. — прошипел он, почти настигая малолетнюю беглянку. — Прикончу — кто бы тут с тобой ни был!

— Мне только сигарету! — крикнула она, метнувшись в сторону и слыша близкое дыхание его.

— Сигарету! — крикнул и он тоже, хватая ее за плечо. — Для кого тебе сигарета?

Оба они дышали тяжело.

— Для матери! — отвечала она, стараясь освободиться из рук его.

— Что же мать сама не пошла?

— Пьяная лежит. Не может она!..

— Не может! А тебя посылать может? — Ш. говорил, вообразивши себя сладострастным отцом, в возбуждении крови его от надуманной заботы и сиюминутного превосходства силы. Воспрянувший организм его сотрясался от беззаконных импульсов похоти.

— Не надо, — слабо просила девочка, когда Ш. с силою прижал ее к себе, ощущая ее худобу, неразвитость и полузапретное тепло. Под серою кофтой ее не следовало и искать грудь, ей одинаково могло быть и одиннадцать, и четырнадцать, видел Ш., если и доискиваться ее возраста, так уж только не сейчас, сказал себе Ш. Выше сил его было не вторгнуться теперь в это беспорядочное созревание; Ш. потом станет вспоминать ее, когда дыхание его прервется, и ничего не будет впереди, когда вся мысль его и образы снимутся с насиженных мест, и он захлебнется в их мгновенном половодье, он и тогда вспоминать ее будет, говорил себе Ш. Он быстро толкнул ее на босоногую бесплодную землю; вскрикнув, упала она боком на небольшую кочку, и он, расстегивая пальто на себе, подтащил ее на место поровнее. Девочка упиралась руками в его грудь, его это не стало очень смущать, он придавил коленом ее ступни, и потом уж занялся руками.

— А по ночам тебя посылать может?! — с первобытным своим побуждением дышал он около лица ее. И после потянулся рукой к ее бедрам; возбудить ее, должно быть, было возможно, сколько бы ей не оказалось лет и как бы она не замкнулась в своем слабом сопротивлении, но его подгоняли досада на все бесполезное и поторапливало мгновенное его вожделение; немного он еще, возможно, продержится, обещал себе он, но отступиться от затеянного невозможно и немыслимо, говорил себе Ш., он и не собирался. — Ничего! Ничего! — шипел еще мужчина. — Всех ебут. От того никто еще не умирал.

Оба они рванулись одновременно, хотя и с разным успехом: ей удалось почти перевернуться на бок, зато ему удалось стащить с нее трусы до самых коленей. Он усмехнулся и одним движением восстановил положение вещей; ей ли было сопротивляться Ш., внезапному субъекту сильного пола; он все старался устроиться поудобней, но что-то ему мешало, саднившие еще места побоев, сопротивление девчонки, неровности сухой почвы, холодившие кожу при случайных касаниях. Ш. беспорядочно тыкался вокруг ее заветного потаенного кармашка, не будучи в силах войти: «Ну давай же, давай, давай»! — шипел еще он, он хлестнул ее по лицу ладонью, и вдруг получилось. Далее все уж было проще; он не знал ни смысла своего, ни мира, но ни на мгновение не расслаблялся на взлете своего желания; на место сопротивления пришла покорность, кричать же бессильно он ей не позволял, теперь именно Ш. был новым хозяином незрелого тела, в жадных мыслях своих он составлял виртуозные каталоги мучительств, и тем распалялся все более беспредельно, практически до полного затмения монологов мозга, и вдруг сорвался он со вздохом с молитвенной высоты безудержного своего, и весь отдался череде сверкающих толчков, объятый фантастической пеленой радости.

После с жадностью вслушивался охладевающий Ш. во все слабые девичьи всхлипы, всматривался в горькие неполноценные слезы на шершавой коже лица замарашки. Он собирался запомнить всякое из своих нецензурных ощущений, даже то, какого и не было, но только возможно было себе вообразить. Жить он собирался взахлеб, так, чтобы и безразличием и пренебрежением своими захлебываться, и в созерцании пройденного на внезапном сожалении своем не задерживаться. Все эротические его фантазии и расхожие мимолетные приключения составляли его внебрачную реальность. Как же было еще не гордиться пред собою и иными незримыми соглядатаями своими удачными и неожиданными, перламутровыми посланиями?! Во всхлипах ее и нытье была теперь новая агрессия слабости, Ш. это понял и отстранился, а ей пришло в голову дотронуться до щетины на лице его и его ссадин, она действительно дотронулась и усмехнулась тихо.