Как известно, Меркурий – место для для множества параллельно действующих чудес. Вдруг здесь действительно постарались древние меркурианцы? Например, когда-то мы все давали зуб на вырывание в защиту тезиса о безжизненности Юпитера. А потом обнаружили там в атмосфере стада здоровенных живых пузырей из металлоорганики с четко просматриваемыми вожаками, мечущими молнии. Еще немного погодя зонды засекли на ледяных глыбах-материках что-то смахивающее на постройки. В них проживали – в отличие от своих диких, влекомых ветрами собратьев – тяжелые сплюснутые пузыри, которые общались друг с другом посредством разрядов. Часть "разрядных" слов удалось декодировать. И первой расшифрованной фразой была такая: "Чтоб завтра представил объяснительную (дословно: исполнил танец раскаяния), иначе шеф (испражняющий молнии) публично унизит тебя (наденет тебя на себя)".
– Voila, voila, смотрите туда, – киска Люська потыкала пальчиком в промежность меж двух грубых стен, закрашенную более интенсивным светом.
Через эту щель виднелась улица, полная нормальных красок – которые впрочем несколько "плыли" в глазах наблюдателя – с красивыми домами, черепичными крышами и разноцветными стенами. Мы с минуту будто подсматривали в замочную скважину, с туманом в голове от ошеломления. Люся не выдержала первой, заторопилась к этой красоте, следом потрусил, потряхивая жирком, упитанный капитан, затем потянулся Анискин с кислородными баллонами.
Пришлось и нам с Шошаной почесать за ними. Вот граница между ночью и днем, шажок вперед, и я, последний из группы, оказался на настоящей улице, прямо как старого земного города. Меркурий остался позади в виде несуразного темного пятна меж двух домов.
Над головой царило идеально голубое небо, мостовая была выложена брусчаткой, а дома трех-четырех этажные, изящного позднеготического стиля. Все это сейчас сверялось с образами, некогда перебравшимися в мою голову из видеокнижек и исторических мультиков, которыми нас усердно в воспитательных целях потчевали в "Мамальфее".
Сделав еще шаг, я почувствовал тяжесть. Гравитация была побольше, чем та, которой мог похвастать Меркурий, и пробуждала дополнительные мысли о Земле.
– Анализатор шепчет, что вокруг нас настоящий воздух. Кислорода двадцать процентов, азота и углекислого газа чуть больше, чем в Скиапарелли, то есть земная норма, остальное – инертные газы. Давление обычное для куполов, температура двадцать Цельсия, – дрожащим от возбуждения голосом сообщил Анискин. На его шлеме поднялся светофильтр и было видно озадаченно-глуповатую и одновременно радостную физиономию.
– Ну и что с того? Может, поскидаем скафандры и айда босиком? – попробовал я пристыдить недисциплинированных последователей.
– Скидать не скидать, а неплохо бы подышать через воздушный фильтр, – делово предложил Анискин, – вот я засосал воздух анализатором и вижу, что микроорганизмов нет. Яда с токсинами тоже. Даже пыль отсутствует.
– Ты бы ума где-нибудь засосал.
И все-таки этому анализу можно доверять. Стандартный атмосферный анализатор по очереди отфильтровывает частицы, которые превышают в размерах один микрон, одну десятую микрона и так далее. Командуй не командуй, а Анискин переключил свое дыхание на атмосферу и с песней двинулся вдоль улицы, заглядывая в узкие окна, за которыми пока ничего не проглядывалось. Даже запел: "Только пуля казака во степи догонит..."
– А дурости и догонять не надо. Она всегда при тебе.
Тут еще эта коза Люся заявляет:
– La temperature de l'air est normale. Я устала и хочу снять этот дурацкий скафандр.
Пока я до нее добирался, щелкнули, отстегиваясь, крепления шлема – контрольные блокировщики при таких параметрах атмосферы не стали мешать – и метелка рыжих волос с радужной фотоникой на кончиках окунулась в сомнительный воздух подозрительного города.
Я хоть и добежал, но застыл от замешательства. А она, пользуясь моим остолбенением, берется за застежки – раз, два – и скафандр сползает к ее ногам. Разоблачилась! В итоге, на поверхности Меркурия появляется еще одно тело, причем раздетое – на радость публике. Правда, Люся быстренько из герморанца вытаскивает и напяливает на себя черный обтягивающий костюмчик – мы все прихватили запасные шмотки на случай ночевки под куполом. Ну, что с ней делать, не казнить же, подобрал я еще ее скафандр и стал поразительно похож на одногорбого верблюда.
Улицы делаются уже, дома выше, я же плетусь в конце странной процессии. Впереди вытанцовывает дамочка в обтягивающем стройности и выпуклости ткани, под которой ничего. Следом капитан Лукич, он тоже скинул скафандр и переодел свое толстомясое тело в трико, но хотя бы тащит манатки сам. За ним Анискин без шлема, зато в скафандре и с двумя кислородными баллонами. Потом Шошана, в шлеме, скафандре, с баллонами, но с открытым воздухозаборником. А вот и я, полностью экипированный, навьюченный, дышащий только из своих баллонов, выдыхающий только в регенератор.
От этого есть повод слегка сшибиться с катушек. А то и просто придти в буйное помешательство. Кто-то вбухал миллионы гафняшек и сделал город из мультиков. Чтобы отдыхать здесь в свое пресыщенное удовольствие? Или?..
Люся отвлекла меня, притормозив у какого-то дома.
– Quelle jolie maison! Какая прелесть!
Красивый домишка, ничего не скажешь, удачно косит под старину. Верхние этажи нависают над нижними, витражные стекла хватают белый свет и бросают пятнистую радугу на разноцветье пола, составленного из мраморных плиточек. Рисунки витражей все время меняются – то пузатые кораблики, бегущие по волнам, то сельские лошадки, бредущие по пажити, а то и колбаски с окороками висящие на крючочках.
Пока я заглядывал внутрь, Люся – мерзавка недисциплинированная – заскочила в дверь.
– Стой, егоза, кому говорю!
Как же, ноль внимания. Приходится тащиться следом. Вот кухня, утварь на полках и печь в изразцах, за железной дверкой бьется настоящий огонь. В печурке, конечно, не подлинные полешки, а ныне модные на Марсе стилизованные брикеты из какой-то высококалорийной химии, которая даже дыма не дает. Сияет большой чайник, в кастрюльках булькает некая снедь, источая завлекательные запахи (Люся поводит носиком с упоением). Ничто не пригорело, плита, конечно, программно-интеллектуальная, хотя всякая автоматика совершенно незаметна.
Вот гостиная, дубовые стены, гобелены на них повисли и картины под старину, однако, в отличие от музейных экспонатов – со слегка "живым" изображением. У мужика на портрете лыбится рот и моргают хитрые глаза, а гобеленовые рыцари медленно поднимают на нас мечи. Птички, запечатленные на ковре, немного прыгают и слегка попикивают. Еще тут стулья с высокими спинками, сундуки резные и шкафчики в антикварном стиле. Только, в отличие от настоящих средневековых, они сами подъезжают к тебе и подставляются под зад или сами раскрываются, поймав твой взгляд. Значит, в них понатыкано будь здоров всяких датчиков и электроприводов. Есть камелек с вечно тлеющими угольками, где то один, то другой вспыхивает – в приличных домах на Марсе именно такими балуются. Книжки здесь, ясное дело, пижонские, в какой-то свинячьей коже, изображающей древность. Только страницы не порвешь, сами перелистываются. В том месте, куда взор падает, буквы становятся больше и рельефнее.
Следом коридор, за одной из высоких дверей спаленка а-ля "барокко", которая и мне нравится. Там кровать под балдахином. Аккуратно заправлена, покрывалом прикрыта. Но когда Люська к ней подходит, покрывало благодаря микроактуаторам стягивается само. Наша дуреха с продолжительным мурлыканьем растягивается под балдахином и всем видом показывает, что поход у нее закончен.
– Это что такое, – грозным голосом говорю я.
– Ля-ля-ля, Терентий, ты – русский медведь. Причем шатун, с пробкой в заднице. Все, я устала гулять.
– Нам пора.
– А мне тут нравится. Monsieur Aniskine, оставайтесь со мной.
Попользоваться всем благолепием, да еще вместе с мадмуазель Флориньяк – неискушенный и неизбалованный красотами жизни Анискин даже покраснел и запыхтел от предвкушения.
