– Ах, во-от оно что… – сказал Елагин настороженно, – то-то были у меня смутные позывы некоего умственного неудобства, чутье работало, да босс так клялся и заверял, что я плюнул…

– Что он знал, твой босс… – хмыкнул Петр. – В общем, кончай с театром одного актера. Когда я говорю, что знаю все, то имею в виду простые и конкретные вещи. Что ты часиков в десять утра должен меня прихлопнуть со всем семейством, дабы господин Павел к а к бы помер. А на деле, конечно, вынырнул где-нибудь в Греции с новой рожей, новыми документами, солидным счетом, куда скачаны денежки Тарбачанского проекта… с картинами старых мастеров, поверх которых нечто современное намалевано…

– А у тебя не белая горячка?

– Хватит, Митя, – поморщился Петр, – не буду я тебя уличать подробно и многословно. Скажу одно: Фомичу я на пиджак подсунул микрофон, крохотный такой, из земцовского хозяйства. Знаешь про такие? И когда вы вчера прихлопнули беднягу Фомича на Второй Индустриальной, я нахально сидел себе во дворе, в машине, слушал вашу милую беседу, на ус мотал, делал выводы, своими глазами видел, как вы потом из подъезда вышли, на тебе еще синяя курточка была, типа болоньи, не знаю, как они сейчас называются… А рядом шел босс – с новой рожей, так что и не узнать. Это один эпизод из моей работы с вами, один, но далеко не единственный… Может, тебе подробно пересказать вашу беседу?

– Не надо, – сказал Елагин, стегнув его взглядом, – убедил. Ах ты, стервец, как же не раскусил я тебя? Черт, мелодраматично звучит, но ничего другого не придумаешь. Как я тебя не раскусил, падло?

– Самонадеянность, как обычно, – сказал Петр. – Она, матушка, уж столько народу погубила. Вы ставили ловушку на одного, а попался вам другой, совсем не тот, каким вы его себе придумали… Ладно, это все бесплодные риторические упражнения. Давай о деле…

– Ну, давай, – показалось, даже охотно подхватил Елагин. – Вот интересно, с чем ты в ментовку побежишь? – Он мотнул головой в сторону ванной. – С этими стволами? А это не мое, нет там моих пальчиков, хоть ты тресни. И на пушке, которой ты у меня под носом так изящно помахиваешь, тоже твои пальчики… Фомича ты мне хрен докажешь. Что еще? Эта затраханная нимфеточка? Ну, такие мелочи, что и говорить стыдно…

– А кто тебе сказал, что я побегу в ментовку? – усмехнулся Петр. – Я тебя здесь и кончу… за Новосибирск. Я же сказал, что знаю все. Или – почти все. Но для тебя разница несущественная.

По напрягшемуся лицу Елагина понял, что до того наконец-то стала доходить серьез-

ность ситуации. И, сделав над собой усилие,

продолжал непринужденно, даже где-то дружелюбно:

– Но можем и договориться… Где Пашка?

– Прекрасная погода сегодня, не правда ли? – напряженно усмехнулся Елагин.

– Понятно… – сказал Петр. – Попробуем пряничек. Вы ведь, два кретина, совершенно напрасно прикончили Фомича. Он и в самом деле был ни при чем. Я просто-напросто перегнал «уазик» на другую стоянку, да там и оставил. И мочит его дождик, и палит его зной… А насчет Фомича я все наврал, конечно…

Кажется, лишь теперь Елагин был удивлен по-настоящему. Поражен в самое сердце:

– Бог ты мой… Нет, серьезно? Бросить триста кило денег, двадцать лимонов, на левой стоянке… Точно, тронутый.

– Да брось ты, – сказал Петр, – кому придет в голову, что в этой развалюхе – столько? Не ассоциируется автомобильный ветеран с хорошими деньгами, никто туда не полезет… Ну, Митенька? Может, поменяемся? Я тебе – «уазик», ты мне – информацию в темпе.

Елагин какое-то время пытливо разглядывал его, потом покачал головой:

– Не держи меня за дурачка. Так ты меня отсюда и выпустишь, не говоря уж о том, чтобы поделиться зеленью…

– А если рискнуть и поверить?

– Ищи дурака.

– Хорошо, сменим тему, – сказал Петр. – Неужели ты не понимаешь, что сам стал бы очередным трупом? Ко мне в сейф, на фирме, подсунули убойный материальчик – заявление покойного господина Савельева с просьбой принять меры к шизофренику Елагину, который развратил девочку – что подтверждается видеоматериалами – и хочет всех убить к чертовой матери… В сочетании с твоим трупешником это неплохо прозвучало бы, обернись все по-вашему…

– Ох, какие дешевые понты… – поморщился Елагин.

– Да пойми ты…

– Не старайся, не поможет. Мы с боссом – одна команда.

– Тьфу ты, да пойми… – в сердцах начал Петр. От злости он на миг отвел взгляд, мотнул головой.

И Елагин прыгнул.

Прыгнул из невозможного положения, только что сидел у стены, держа руки на коленях – и вдруг взвился, толстенная белая подошва кроссовки мелькнула у самого виска Петра, он едва успел уклониться, а вот с пистолетом оплошал – и новый молниеносный удар в кисть, по косточке, вышиб его к чертовой матери. Петр даже не пытался заметить, где упал пистолет, глухо стукнув об пол, – не мог терять ни секунды, Елагин наседал, обрушив каскад размашистых, отточенных выпадов…

Петр встретил его, как умел, прекрасно понимая, что дерется не за одну свою жизнь. Парочку ударов удалось отпарировать, а вот самому ударить не пришлось – чертов старлей ушел с невероятной ловкостью…

Сзади придушенно взвизгнула Надя.

– Стоять! – рявкнул Петр, надеясь, что она поймет и послушается. Сделал выпад и едва не попался на прием с захватом штанины и вмиг вывернутой ногой. Отступил на шаг.

Они кружили по комнате, как два медведя, сопя и хрипя, то и дело задевая боками за мебель. И здесь преимущество было на стороне Елагина – он прекрасно знал свою квартиру, а вот Петр этим похвастать не мог, треснулся ребрами об угол стола так, что дух перехватило, сердце свело…

Он понимал, что долго так не продержится. Этот скот был и моложе, и сильнее, и, что греха таить, гораздо лучше учен. Не поддаваясь панике, совершил единственное свое достижение – серией маневров заставил Елагина отступить к двери, а сам ухитрился оказаться у стены, где торчал кортик, выдернуть его, стал выбирать удобный момент для броска…

Такого и от Митьки не ожидал – тот прыгнул в сторону, оказавшись высоко в воздухе, одной ногой оттолкнулся от шкафа и, пролетев по самой неожиданной траектории, всей массой обрушился на Петра, не успевшего защититься. Сшиб на пол, навалился, одной рукой прижав к полу руку Петра с кортиком, другой придавив горло знакомым, надежным приемом. В глазах мгновенно потемнело, удар коленом в низ живота окончательно лишил дыхания, кто-то кричал, быть может, это кричала его давным-давно погибшая дочь, так и не ставшая ровесницей Наденьке, круги плыли перед глазами…

Неким звериным чутьем он уловил сбой, почуял, что хватка навалившегося на него верзилы ослабла на миг, – и, не рассуждая, что есть силы оттолкнул его, вверх и в сторону, сунул острие кортика в мягко-упругое, легко поддавшееся, по самый эфес…

Чувствуя себя почти свободным, собрал все силы, рванулся, отвалил с себя Елагина – и тот послушно завалился набок, громко стукнувшись об пол.

У настоящей смерти нет ничего общего с киношными красивостями. Елагин дергался, хрипел, выгибался самым омерзительным образом, выплевывая слюну и кровь. Казалось, это никогда не кончится… Сумев, наконец, продышаться, Петр уперся руками в пол, перхая от боли в горле, заставил себя собраться, рывком вскочил. Его повело в сторону, он прислонился к шкафу, чтобы не свалиться.

Надя замерла в нелепой позе, обеими руками так и держа длинное горлышко тяжелого антикварного графина, вдребезги разлетевшегося об елагинскую башку. Ее застывшее личико ровным счетом ничего не выражало. Потом, без всякого перехода, выпустила горлышко, обеими руками схватилась за живот, согнулась. Не теряя времени, Петр схватил ее за шею, головой вперед направил в ванную, перехватил за шиворот и нагнул над ванной. Процесс пошел. Ничего, не смертельно…

Пошатываясь, он вышел в комнату. Присел на корточки рядом с неподвижным Елагиным, нащупал пульс. Аллес капут, похоже. Петр, двигаясь как автомат, вынул носовой платок и тщательно протер светло-желтую рукоятку. Извлекать кортик не стоило – моментально хлынет кровь, перепачкаешься…