— Ну так, может быть, вы сможете, наконец, объяснить? Как вообще все это произошло, тогда, на озере Леман, когда я была еще совсем одна? Что особенного было в этой битве, и почему мое перерождение произошло так скоро после нее? И все-таки — что за темные силы охотятся за нами все это время? Чего они хотят?…

Вопросы роились в моей голове шумным табором, торопились выскочить наружу. Прошло несколько мучительных секунд, и Гамаюн заговорил, подбирая слова, а лицо его напряглось еще сильнее:

— Я ждал, ждал твоих вопросов. Попробуем по порядку. Леман… я бы вообще не стал называть это перерождением. Та битва на озере истощила тебя, нужен был новый заряд — и магия в тебе, видно, не нашла иного выхода, кроме как возобновиться в огне перерождения. Иначе магическая энергия в тебе могла погибнуть, да и ты без подпитки не выжила бы. Если магию загнать в угол, она сама принимает решения и взвешивает ставки.

И не только магия, хмыкнула я.

- Потому и внешность твоя не слишком изменилась, лишь в мелких деталях. Ну и, конечно, все это не может быть не связано с самими нашими, так сказать, противниками.

Он совсем как-то по-человечески потер подбородок, раздумывая над ответом. Я усмехнулась. Интересно, каким бы он был на земле.

— Ты не зря спрашиваешь о них — и очень жаль, что все это время тебе пришлось бороться практически вслепую. Может, потому они и смогли накопить такую необыкновенную мощь… Есть и еще следствие того, что появился второй Феникс — хоть вашей совместной силы теперь и больше, чем было у тебя одной, но она нестабильна. Может быть, вы еще найдете баланс, кто знает — по крайней мере, можно на это надеяться. Но этой шаткостью вполне можно воспользоваться, вот что печально.

— Уже воспользовались, — мрачно проговорила я, — Так кто же они, все-таки, такие? Или это тоже единый дух, использующий, как и вы, те или иные аватары?

— Даже я не знаю этого до конца, — он развел руками, — Мы все же склоняемся к мысли, что они более индивидуальны — то есть все эти существа как бы существуют отдельно, хоть и соединены волей темной энергии.

Я нахмурилась, пытаясь хоть как-то это понять — и какое значение это может иметь конкретно для меня. Все-таки не у всех есть дар излагать сложные вещи просто. Гамаюн поговорить, видно, любил, но этот талант ему явно присущ не был. С другой стороны, так ли очевидна польза от упрощения? Так, что-то уже и меня понесло в софистику. Мотнув головой, я постаралась сосредоточиться на его объяснении.

Чуть улыбнувшись в такт моим мыслям, он продолжил:

— И если смысл неба — созидать или хотя бы сохранять, то они питаются энергией, высвобождающейся при разрушении. В общем, бороться с отдельными такими воплощениями хорошо лишь до определенного предела — пока они не предпринимают откровенно агрессивных действий — конечно, рядовая агрессивность в их природе, но ты понимаешь, о чем я сейчас говорю.

Ага. О той самой битве, в результате которой Этьен ни жив, ни мертв, а я — здесь, на небесах, беседую с ним.

— И в этом случае уже нужно добраться до самой основы — той силы, что ими управляет. И я надеюсь, что теперь, когда мы можем помогать тебе, это получится. Хотя риск, конечно, велик — и решать тебе. Ведь битвы еще не кончены.

— Не пойму, почему вы все время говорите «мы»? Во-первых, вы сами сказали, что это лишь воплощение, а на самом деле это все одна… м-м-м… субстанция. Да и мы с вами тут, вроде как, наедине.

— Ну, видишь ли, то, как все мыслится, как принимаются решения — если проводить аналогии с людьми, это больше напоминает мозговой штурм, чем раздумья одиночки. Нужно ведь рассмотреть вопрос со всех сторон.

— Да, со всех сторон… — прошептала я, — с моей стороны это так не выглядит. Иначе я бы не оказалась сейчас здесь, а Этьен бы не… не лежал бы там…

Слезы снова жгли и резали глаза. Я отвернулась и вдруг поняла, как осточертел мне этот бесконечный разговор — бесполезный, в сущности, ведь ничего уже нельзя было изменить. Вопросы были бесконечными, а ответы не приносили облегчения, так что пора было заканчивать. Уже не оборачиваясь, я пошла прочь от странной реки, мерцавшей сотней разных лиц, от видневшейся в облаках горы и от своего нежданного собеседника.

Теперь мне великодушно дали выбирать — но только тогда, когда выбора-то на самом деле и не было. Умереть, оставив их разбираться — или сражаясь с темными и пытаясь все же предотвратить их победу. Вряд ли кто-нибудь на моем месте выбрал бы первый вариант.

Я шагала по облакам, уже не обращая внимания на их красоту — мне нужно было спешить, скорее вернуться назад и убедиться в том, что Этьен жив. Должен же был сработать хотя бы один амулет. И Гамаюн сказал, что я не опоздаю к нему — врать-то он не должен был. В конце концов, он был светлым богом, и если и ошибался в чем-то, то, как видно, знал цену своим ошибкам и старался их не повторять. Мне, конечно, от этого было не легче.

Идти стало тяжелее — облака незримо загустевали в какой-то кисель, из которого я с трудом вытаскивала ноги при каждом шаге. Напрягшись, я продолжала идти. Что это? Воздух словно тоже стал гуще — дышать трудно, перед глазами замелькали искры. Не может быть, не теперь, когда я в двух шагах от возвращения! Я сжала руки в кулаки — даже это движение отнимало у меня силы. Неужели мне действительно отсюда не выбраться…. Нет, нет! Еще не время наслаждаться радужным сиянием — и самой превращаться в облака.

И вдруг я услышала, как кто-то за спиной произносит мое имя. Вивиен, Вивиен…

Я обернулась. Гамаюн спешил за мной, помогая себе призрачными крыльями. Я нахмурилась и была готова крикнуть ему, чтобы он оставил меня в покое — но голос меня уже не слушался.

— Куда же ты так исчезла? — чуть запыхавшись, спросил он, — Я ведь не сказал тебе главного — как отсюда… вернуться! Я только теперь заметил, что ты оставила свой амулет там, — он махнул рукой вниз, — а этого никак нельзя было делать. Без него вернуться очень, очень сложно! А ведь ты еще пробыла здесь так долго… как же я раньше не …

— Что вы понимаете в том, что можно, а чего нельзя, — прошептала я. Я пыталась хорохориться, но знала, что еще чуть-чуть — и я, обмякнув, упаду прямо на его руки. Дай Бог, чтобы он удержал, хоть мне и не хотелось оказаться в его объятиях. А впрочем, он и есть немного бог…

Дальше все было словно в густом и склизком тумане. Поддерживая меня под руки, он приложил ладонь к моей груди, к солнечному сплетению, и я почувствовала тепло, разбегавшееся от этой точки по всему телу. Может, действительно начало конца.

К счастью, в этот раз я все-таки оказалась неправа.

В глаза бил свет — настоящий, живой. Но мне было ужасно холодно, и не удивительно.

Над горами занимался яркой огненной короной рассвет, а камни покрывал иней, намерзший здесь за всю холодную ночь. Я посмотрела на свои руки — они были все такими же, со свежими царапинами и ссадинами от лазания по голым камням, а на правой ладони был привычный шрам, маленькая ямка углом. Потом провела пальцами по лицу — кажется, это действительно было мое лицо, то самое, к которому я уже успела привыкнуть за последнее время.

Наконец, медленно приходя в себя, я сообразила, что ведь не зря изо всех сил торопилась сюда — и что необходимо срочно что-то предпринять. Я оглянулась вокруг, охватывая взглядом всю величественную, но мрачноватую горную панораму — и чуть не вскрикнула, когда встретилась с кем-то взглядом. Лишь через секунду я поняла, что это были глаза Этьена.

Он лежал все в той же страшной позе, навзничь, но, кажется, действительно был жив. На шее бился живчик, а глаза с поразительным любопытством разглядывали меня. На мгновение я даже испугалась, узнаёт ли — потому что его взгляд был изучающим, словно он смотрел в мои глаза в первый раз. Но успокоилась, едва он заговорил:

— Где ты это раздобыла? Простудишься же.

Это мог сказать только он, знающий меня — и любящий. Я, наконец, опустила голову и посмотрела на себя саму — действительно, было чему удивляться. На мне была тонкая белая туника с длинными рукавами и воротом-лодочкой, на взгляд показавшаяся трикотажной. Я осторожно прикоснулась к ней кончиками пальцев — и мне показалась, будто она сделана из пуха. Или из облаков — и перьев.