— Пошел ты. В ад, — выплюнула я.

Действовать пришлось мгновенно. Из обеих моих ладоней ударило рыжее пламя, но оно даже не достигло Фаула, настолько было слабым. Разозлившись, я попыталась собраться с мыслями — скорее всего, это была моя последняя попытка. За долю секунды я постаралась вспомнить, что ощущала на озере — чувство невероятной силы, которое дало мне возможность победить монстра и снова понять, что я — тот самый бессмертный Феникс.

Огонь был во мне, был мною, я чувствовала это. Я видела, как Фаул защитил лицо рукой и закрыл глаза, видела капельки пота, выступившие у него на лбу от жара моего пламени. Но вот он сделал шаг вперед — и струя огня словно бы утратила свою мощь. Еще два шага — и он схватил меня за руки, прижал их к телу. И сделал это так спокойно, будто я была самым обычным человеком. Мои руки не обжигали его, и в глазах читалась самоуверенная насмешка. Да в чем же дело? Неужели я вдруг так ослабла, что не могла не только победить или обезвредить врага, но даже просто держать его на расстоянии?

Одно дело — сбившиеся внутренние часы, безобидное, но полезное свойство. И совсем другое — когда из строя выходит главное оружие, и враг знает это и смотрит тебе в глаза, предвкушая свой триумф. Их триумф означал мою смерть. Тогда катастрофы, высвобождающие темную энергию, станут происходить одна за другой. Тогда все, зачем я была создана и существовала, рухнет, будет задавлено мощной лавиной темной силы.

Я, черт возьми, должна была бороться. Я рванулась, но без толку, словно была закована в кандалы, крепко вбитые в каменную кладку, такую толстую, что в ней мог бы поместиться человек. Я силилась собраться и нанести удар, но странная слабость опутала меня липкими нитями. Мне не хотелось двигать не только руками, но даже и пальцем. Я еще напрягалась изо всех сил — но пошевелиться не могла. Потом пол под нами растворился, и мы плавно переместились еще ниже под землю, словно на невидимом лифте. Мысли текли медленно, не вызывая эмоций. Зубья чувственных шестеренок вмиг растворились в кислоте, и ничто уже не трогало.

Вокруг стало еще темнее, и только странные голубоватые огоньки тускло освещали то место, где мы находились. Мы были в пещере, но без острых камней и сталактитов, с потолка не капала вода, а стены были ровными, словно покрытыми кафельной плиткой. Все вокруг было непроницаемо черным.

— Не бойся, — какой мягкий и едкий голос, — в этот раз я не стану пытаться тебя убивать. Мне нужно кое-что другое — ты и твои мысли, — он легко коснулся моего лба, отведя назад выбившуюся прядь темных волос. Я смотрела ему прямо в глаза — в темные, бездонные глаза, в которых где-то глубоко сверкали зловещие молнии. Мы не могли отвести взгляда один от другого, эту мучительную связь невозможно было разорвать. Тягостная мука словно вырывалась откуда-то из далекой глубины, куда навек ушли все мои чувства.

Казалось, что все вокруг исчезло, и мы стояли прямо на черном бесконечном ничто, с ревом несущемся в бездну — и в то же время тысячелетиями стоящем на одном и том же месте. Может быть, это время мутным потоком пролетало мимо.

Он положил ладони мне на виски, и я не сопротивлялась, не отвела его рук. В глазах почернело. Казалось, что темно стало не только вокруг, но и во мне самой.

С неописуемой скоростью не то перед глазами, не то прямо в воздухе мелькали незнакомые картины, странные места и люди. Хотелось бежать без оглядки, но я чувствовала себя связанной по рукам и ногам, туго спеленутой этим головокружительным вихрем чуждых образов. Или это все-таки были мои мысли?

Я закрыла глаза, и неожиданно кружение остановилось. Меня обдувал сухой горячий ветер, несший частицы песка. На меня бросал тень остов огромной пирамиды.

Драпированные полосы тонкой ткани, сколотые тяжелыми наплечными брошами и стянутые широким поясом на бедрах, легонько шевелил горячий ветер. Жрица поворошила угольки в жаровне, в зале стало немного светлее и жарче, и на лбу у нее выступили капли пота.

Сатх не видела меня, но я присутствовала здесь — наблюдала за всем глазами каменной статуи, украшавшей алтарь в центре зала. Развернутые крылья птицы-Феникса имели огромный, невероятный размах — преувеличенный, как и все сакральное здесь. Но египтяне верили в богов, как это не делал никто другой — боги для них были одновременно и всемогущими созданиями, и друзьями-советчиками, и покровителями. И, конечно же, они несли ответственность за то, что было подвластно их силе — каждый за свое.

Сатх провела рукой по нежно-голубому льняному полотну, из которого было сделано ее одеяние — простой сарафан, широкие бретели которого едва прикрывали грудь. Ею владела тревога, она то и дело оглядывалась на вход в зал. Наконец за спиной у нее послышались шаги, и она вздрогнула, будто бы никого и не ждала в этот час.

В храм вошел высокий мужчина в длинном черном парике. Его передник-схенти был из некрашеного льна с поясом, а плечи накрыты широким вышитым воротником. Хотя одеяние его не слишком отличалось от одежды простого горожанина, все в нем выражало величие и самоуверенность.

— Сатх, — пришедший, согласно обычаю, ждал, когда жрица первой подаст ему руку для приветствия. Сатх протянула гостю чуть подрагивающую ладонь, и тот, едва пожав ее, продолжил: — Я надеюсь, ты приняла решение. Высший жрец становится нетерпелив.

Мужчина сжал губы и замер, сложив руки замком. Сатх снова повернулась к жаровне с углями и медленно произнесла:

— Я готова… повиноваться высшему жрецу Ра.

Слова давались тяжело, и Сатх чувствовала себя так, словно не стояла здесь спокойно и ровно перед гостем, а толкала многопудовые камни.

— Ты хочешь сказать, нашему Высшему жрецу? — холодно произнес мужчина, изогнув брови.

— Да… нашему Высшему жрецу.

По щеке Сатх сбежала слеза, тонкие загорелые пальцы сжались в кулак. Я никогда еще такого не испытывала — душа молодой жрицы была открыта передо мной, я видела и понимала ее чувства и мысли лучше, чем свои собственные. Всем когда-нибудь приходится делать невозможный выбор — такой выбор, когда ты смотришь на свои внутренние весы и понимаешь, что обе чаши перевешивают. И Сатх сделала свой. Пламя Феникса погаснет в этом храме, здесь воцарится Ра, вобравший в себя уже половину богов Египта. Искра веры почти потухла в душе Сатх — ее затушили страх и малодушная надежда, что новый бог будет любить ее больше. Она пока не знала, что перебежчиков не любят ни в одном из лагерей.

Во мне не было неприязни к жрице — она была совсем молода и попала в ситуацию, когда оба ответа неверны. Но мне жаль было, что душа ее закрывается от меня навсегда. Чужие чувства сбивали с толку, но и приносили удовольствие. Не хотелось так скоро терять эту связь, внезапно открывшую мне новую сторону моих сил.

Пламя факелов плясало на стенах, Сатх, поджав ноги, сидела на коленях на полу у жаровни. Темные волосы легкими завитками струились до самой талии, и слезы, капая с подбородка, оставляли темные пятнышки на полотне сарафана, калазириса. Что-то в ее душе надломилось и уже никогда не будет целым.

Наблюдая за девушкой, я не заметила, как наступила ночь. Потушив факелы и оставив гореть лишь жаровню, Сатх вышла из главного зала.

Словно серая пелена мелькнула перед глазами — и вот в главном зале снова было светло. Странно, что на этот раз я словно смотрела сквозь туман или матовое стекло — все казалось нечетким и расплывчатым. Я постаралась вглядеться в пространство зала — и поняла, как сильно все изменилось. Прошло, должно быть, около месяца. Больше не было статуи Феникса с широкими крыльями, вместо нее высилась под самый потолок фигура Ра, несшего на своей голове шар дневного солнца. Из жаровни вместо дыма открытого огня тянулся теперь аромат сжигаемых трав. На секунду я задумалась, почему я все еще способна заглянуть в этот храм, если статуя Феникса разрушена, но затем разглядела среди жриц Ра и молодую Сатх. Пока она была здесь, пока помнила обо мне, я могла еще хоть что-то видеть.