Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Глава 2

На той стороне моста через Виленку, напротив Зареченского рынка, реб Авром-Шая-коссовчанин жил в нижней квартире, состоявшей из двух комнат. Снаружи был вход в мануфактурную лавку, которую держала раввинша, а оттуда, через дверь со стеклянным окошком, можно было попасть в жилую комнату. Длинная, узкая и темная комната бездетной пары оказывалась еще темнее из-за того, что за ее единственным низким окном постоянно проходило множество людей. В глубине стояли две кровати, загороженные большим платяным шкафом. В передней половине у полукруглого стола стояли несколько стульев, диван у одной стены и пара полок со святыми книгами — у другой.

В зиму своего траура по отцу Хайкл каждый день ходил в Поплавскую молельню, на ту сторону моста через Виленку. Махазе-Авром там молился и там же занимался с ним. В пятницу вечером Хайкл ходил к ребе домой.

Веля, торговка фруктами, благословив свечи и проглотив пару кусков с субботнего стола, падала на кровать прямо в одежде, смертельно уставшая от работы, прекращавшейся лишь за четверть часа до заката. Когда мать засыпала, Хайкл оставался один в тесной комнатке и слушал немоту застывших на стенах теней. С треснувших деревянных балок у него над головой свисала паутина. Темно-красные огоньки субботних свечей в медных подсвечниках горели с будничной тоской. Напротив стола стоял отцовский шкафчик с книгами, казавшимися ему потертыми надписями на надгробиях. Книги еврейских философов Испании, Танах, переведенный Мендельсоном на немецкий язык еврейскими буквами, и книги литовских приверженцев Хаскалы, написанные на витиеватом иврите, — они не трогали сердца Хайкла. Он надевал тяжелое пальто на вате и уходил к ребе.

На улице он попадал в мир соблазнов на каждом шагу. Электрические лампы над афишами театров на Широкой улице ослепляли его. Он смотрел вслед девушкам в высоких блестящих сапожках и в шубках, осыпанных искрящимися снежинками. С удивлением провожал взглядом компании парней: неужели они совсем не стесняются так громко смеяться посреди улицы? Но сразу же, как он входил к ребе в дом, его окутывали дрожащий домашний свет, сладкое тепло и тишина.

Хайкла мало интересовал урок по трактату Геморы «Кидушин», о еврее, который, собравшись жениться на какой-то женщине, то ли говорит ей прямо, что освящает ее в качестве своей жены, то ли нет. Прозанимавшись этой темой с полчаса, он хотел поговорить, особенно потому, что в субботу нельзя перенапрягаться. Даже составители Талмуда вставили посреди Галохи кусочки Агоды, чтобы голова не лопнула. Хайкла все еще интересовал его старый вопрос: почему, собственно, Махазе-Авром не уважает Новогрудка и учения мусара? Основа и главный смысл Новогрудка — это война против того, что называется «причастность», чтобы у человека в его добрых делах не было никакого намека на своекорыстность. Так разве же это не высокая ступень духовного развития?

— В том, что ты хочешь завести разговор о своекорыстности и есть самая большая своекорыстность: чтобы тебе не надо было напрягаться и вдумываться в мишну, — вздохнул реб Авром-Шая, но все-таки позволил втянуть себя в беседу о человеческих качествах. — Пренебрегать человеком, который ищет пользы для самого себя, и жестоко, и глупо. Поскольку стремление к собственной выгоде заложено в человеческой природе, ему позволительно так поступать, покуда он не наносит этим ущерба другим людям. Нечего и говорить, что, если кто-то хочет приобрести уважение и друзей, помогая товарищу, соседу, чужому человеку, — тогда он вообще прекрасный человек, находящийся на высокой ступени. Точно так же, как мы испытываем жалость к берущему, мы должны испытывать уважение к дающему. Как мы не будем упрекать нуждающегося в том, что он благодарит того, кто ему помог, так не стоит и побивать камнями оказавшего помощь за то, что он хочет услышать слово благодарности.

Подремав на своей постели за платяным шкафом, жена реб Аврома-Шаи встала, чтобы подать чай. Хайкл любил раввиншу Юдес. Он считал ее доброй, домашней и тяжело работающей женщиной, такой, как его мама. Однако он видел, что ребе поминутно страдает от ее манер; даже от того, что она пьет слишком большими глотками, стучит каблуками при ходьбе, а главное — от того, как она разговаривает.

Муж велел приготовиться к приходу гостя на субботу, а тот ушел в какое-то другое место. Раввинша быстро хлебала горячий чай, отдуваясь через толстые обветренные губы, и говорила низким голосом: кто он, этот аристократ, этот великий муж нашего поколения, этот благородный человек, который договаривается о том, что придет на субботу, и не приходит? Люди поважнее его чистили у ее отца ботинки. Она встала в полночь, чтобы готовить еду этому выдающемуся из выдающихся, ученейшему из ученых, а теперь должна выбросить ее паршивым рыночным собакам. Она хочет понять, откуда он заранее узнал, что еда ему будет не по вкусу? Чтоб она так была уверена во всем хорошем, как уверена, что этот еврей высокий, с большим животом и жирной, прошу прощения… Конечно, он носит дорогой сюртук и гамаши из оленьей кожи. Наверное, у него широкая борода, толстые черные усы и тяжелые, густые брови — еврей с величественным лицом! Но когда к нему хорошенько присмотришься, замечаешь хитрые глаза и лживое лицо; видно, что он ленивый обжора и что жена с ним мучается и имеет от него одни неприятности. И вот этот великий учитель и законодатель убоялся, что у реб Аврома-Шаи ему будет мало жратвы. И к тому же он может замучиться, поднимаясь на Зареченский мост. Он еще может, чего доброго, помять свою шляпу, входя в эту комнатку с низеньким потолком, где живет бедная торговка мануфактурой. Такие отбросы! Такое свинство!

Восемнадцатилетний Хайкл едва сдержал радостный возглас, так сильно ему понравился рыночный язык раввинши, к которому она примешивала древнееврейские и арамейские слова. Юдес налила себе еще чаю и несколько раз перелила его из стакана в блюдечко и обратно, чтобы кипяток немного остыл. Однако гнев ее не остывал.

— Ты мне так и не можешь сказать, что он за человек, этот гость? — крикнула она мужу. — Я же не спрашиваю его имя. Скажи мне хотя бы, чем он занимается? Он раввин? Глава ешивы? Или просто злая напасть?

— Какая разница, кто он такой и чем занимается?! — ответил реб Авром-Шая, тоже переходя на резкий крик. — Еврей должен был есть у нас в субботу, а пошел в какое-то другое место, потому что там ему удобнее, а может, потому, что там его родственник. Ты должна быть довольна, если думала о его благе. Если это не волнует меня, то почему же это должно волновать тебя?

Раввинша покивала Хайклу головой, как будто спрашивая его: ну, разве она не должна быть железной, чтобы это выдержать? И ушла за платяной шкаф переодеться ко сну. Ребе и его ученик снова остались одни в трепещущем и загадочном свете еще не погасших субботних свечей. Реб Авром-Шая, словно его недавний крик был всего лишь притворством, вежливо рассмеялся:

— Таковы люди! Сначала они всё делают якобы во имя блага того, кто нуждается в их помощи. Но когда тот отказывается от помощи, благодетели загораются гневом. Когда мы читаем после трапезы слова «И сделай так, Господь, Бог наш, чтобы мы не нуждались в подаянии смертного», мы должны иметь в виду и то, чтобы никто не нуждался в нашем подаянии. Из этого видно, что мусарники не совсем не правы, требуя добрых дел без какой бы то ни было своекорыстной причины. Но для того, чтобы простой смертный творил добро только ради добра, надо, чтобы у него самого ни в чем не было нехватки. Таким могучим богатырем может быть лишь тот, для кого мудрость Торы является радостью всей жизни. Таким большим богачом может быть лишь тот, кто умеет полагаться на Всевышнего.

Хайкл видел, что даже когда ребе говорит на будничные темы, даже когда он пьет чай и ест печенье, его усы движутся скромно и богобоязненно, как будто он шепчет молитву. А как отличаются его речи от речей мусарника! Директор валкеникской ешивы реб Цемах Атлас всегда говорил о том, что неподобающе в человеке и как низки светские. Махазе-Авром не говорит, что светские — плохи, а лишь что над ними нет надзирающей высшей силы, как у богобоязненных. Полагающийся на Всевышнего — это не тот, кто надеется, что всё будет, как он хочет: это просто беспечный человек. По-настоящему полагается на Всевышнего тот, кто верит, что, как бы го ни было и что бы с ним ни произошло, все это для его же пользы. Как сказано: «Все, что делает Милосердный, он делает во благо»[107]. Образованные и светские смеются: наша Земля — это пылинка среди звезд и созвездий. Творцу больше нечего делать, как надзирать за каким-то там Янклом-сапожником, живущим в подвальной комнатенке на Поплавской улице?[108] Но полагающийся на Всевышнего знает, что Творец — весь для него одного, точно так же, как у любого ребенка есть весь его отец, целиком. У верующего бесконечно много причин для радости, потому что во всем он видит причину для восхищения, во всем видит загадку, обнаженную тайну творения. Сколько божественной мудрости и любви Творца к человеку кроется всего лишь в одной паре рук! Например, пальчики маленького ребенка. Как они распрямляются, сгибаются, щупают и гладят. А что может быть большей тайной, что можно назвать большим чудом и тайной, чем открытый глаз? Зрачок сидит в обрамлении белка и защищен сверху и снизу ресницами, чтобы ни одна пылинка в него не попала. Сколько обаяния, красоты и мысли излучает человеческий глаз! Но поскольку за один день люди видят десятки, сотни пар глаз и поскольку люди часто смотрят друг на друга с подозрением и ненавистью, они забывают возблагодарить Творца за то, что он сотворил человека с такими чудесными глазами.

вернуться

107

Вавилонский Талмуд, трактат «Брахот», 60.

вернуться

108

Современное литовское название — Паплауёс.

50
{"b":"284524","o":1}