— Завтра после урока ты должен пойти в местечко и узнать, что там делается, — реб Авром-Шая взбил подушку в надежде, что, может быть, это поможет ему заснуть. — Поскольку в Валкениках есть сила, действующая против ешивы, я боюсь, что это дело еще не закончилось.

Хайкл начал смеяться и разговаривать оживленно, как в полдень:

— Йоэла-уздинца прозвали «крепкая голова». Йосеф-варшавянин еще в прошлом году зимой взял у него ссуду в полтора злотых и не отдал. Йоэл-уздинец утверждает, что варшавянин взял ссуду с изначальным намерением не возвращать, так же, как он с самого начала и не думал жениться на кухарке Лейче, дочери рябой Гитл…

Ученик продолжал болтать, но ребе не отвечал, как будто уже спал. Каким-то уголком мозга он еще думал о том, что не надо ставить этого Йосефа-варшавянина перед испытанием и что не следует доверять ему чужих денег, особенно денег, которые дают на ешиву. Человек честный и прямой — это Йоэл-уздинец. И через смеженные веки реб Аврома-Шаи просочилась улыбка — знак того, что под его веками еще светло, как светло ясное и глубокое небо над затянувшими его тучами.

Каменщик Исроэл-Лейзер взял на себя сожжение скверны. В субботу вечером после обряда гавдолы[89] реб Гирша Гордон дал ему задаток в счет суммы, которую он должен был получить после произнесения над светскими книгами благословения «Сотворяющий светочи огненные»[90]. С утра в воскресенье Цемах больше не мог усидеть на одном месте, его тянуло быть среди людей. Однако он увидел противоположное тому, чего ожидал.

В Валкениках был праздник в будний день, так всех обрадовала добрая весть от декшнинских колонистов, что ешиботник чист перед Богом. Все воскресенье евреи стояли на синагогальном дворе с сияющими лицами и говорили о чуде, женщины вытирали слезы от великой радости, что Всевышний спас праведника. «Ведь надо упасть ему в ноги и просить у него прощения, пылинки сдувать с того места, на котором он сидит». В синагоге младшие ешиботники окружили илуя и гладили его, говорили слова утешения, и он их не отгонял от себя на этот раз. Только все время поворачивал голову к орн-койдешу и благодарил Владыку мира за то, что Он помог ему в беде.

Реб Менахем-Мендл ходил с сияющим лицом и гнал учеников учить Гемору — хватит бездельничать. Директора ешивы реб Цемаха Атласа реб Менахем-Мендл не хотел замечать; ученики тоже с ним не заговаривали, потому что его больше не беспокоила ешива. Уверенный в том, что каменщик Исроэл-Лейзер уже проделал свою работу с библиотекой и что отступать уже слишком поздно, реб Цемах молчал с большей враждебностью к толпе, которая сегодня была на стороне липнишкинца, чем день назад, когда эта же толпа была против него.

Обыватели говорили, что эту историю про ешиботника выдумал Меерка Подвал из Паношишока, и спрашивали у библиотечной компании: чем этот отщепенец из стана Израилева Меерка лучше антисемита, выдумывающего кровавый навет? Компания молодежи искала повсюду этого библиотекаря, который нигде не показывался. Только во вторник он вышел из укрытия, и товарищи встретили его резкими словами. Они говорили, что подозревали его еще в тот вечер, когда он пришел с этой новостью из Декшни. Теперь они хотят провести дебаты на тему, можно ли применять аморальные средства в борьбе с общим врагом. От имени всех говорил, конечно, Мойше Окунь — длинный парень с опущенными руками, безжизненной физиономией и выпученными холодными глазами.

— Хорошо, интеллигентные тряпки, я сегодня вечером приду на дебаты, — ответил Меерка, и было видно, что его мучает провал плана разложения ешивы.

Пока библиотекарь не показывался, в воскресенье и в понедельник библиотека была закрыта. Только во вторник вечером домишко отперли, чтобы провести дебаты, и увидели полки без книг. Ребята немо и тупо уставились на Меерку. Долгое время и он не мог понять, что произошло. Вдруг ему что-то пришло в голову:

— Враг неразборчив в средствах, в отличие от вас, интеллигентные тряпки! Пойдемте, я покажу, кто это натворил.

Шия-липнишкинец снова уже сидел и прилежно изучал Тору. Его страдания и праведность отвратили ешиботников от соблазна светских книжек. Полные раскаяния за потраченное попусту время, ученики сидели локоть к локтю и раскачивались над томами Геморы. Обыватели тоже сладко напевали над святыми книгами. Чем ближе становилось Новолетие, тем чаще евреи оставляли лавки и тем больше времени проводили в синагоге.

Вдруг в синагогу ворвалась библиотечная компания. Впереди всех мчался, как буря, Меерка Подвал, а остальные — за ним, как стая волков, перепрыгивающих через забор, чтобы наброситься на жмущихся друг к другу овечек.

— Он! — крикнул запыхавшийся Меерка Подвал, остановившись рядом с Шией-липнишкинцем. — Он это сделал!

Ешиботники и обыватели окружили илуя, чтобы защитить его, и слушали, как библиотекарь доказывает ясно, как черным по белому, что книги из библиотеки забрал липнишкинец: после его возвращения из Декшни он в кухне за едой угрожал молодым ешиботникам, что собственными руками разорвет мерзость, которую они читают; и так как его потом обвинили в преступлении с декшнинской женщиной, он выкрал книги, чтобы отомстить.

Цемах, который последние пару дней не выходил из ешивы, видел из своего угла, как лицо преследуемого сына Торы снова приобретает страдающее выражение. Реб Менахем-Мендл махал руками:

— Как мог липнишкинец один выкрасть целую библиотеку?

А Меерка ответил ему:

— Вы ему помогали! Вы вытаскивали у ешиботников, ночующих в странноприимном доме, книжки из сундучков. Вы и этот сумасшедший илуй!

Защищенный товарищами и пожилыми обывателями, Шия уставился на орн-койдеш с немым воплем в глазах: «Откуда придет мне помощь?»[91] А библиотечная компания орала ему:

— Где книги? Спрятал или порвал? Отвечай, хнёк, потому что мы тебя отделаем так, что мало не покажется!

А Цемах в своем углу удивлялся тому, что на него не указывал никто.

— Встаньте у двери и не выпускайте ешиботников на улицу. Я пойду приведу раввина, — скомандовал Меерка Подвал своей компании и вышел в сопровождении пары товарищей.

Парни встали у выхода, чтобы не выпустить ешиботников. Обыватели, стоявшие вокруг липнишкинца, пожали плечами и вернулись к своим книгам. Однако реб Менахем-Мендл с миньяном молодых мужественных учеников не отступился от него. Синагога начала наполнятся лавочниками и ремесленниками, пришедшими на вечернюю молитву. Новый скандал сразу же распространился по Валкеникам. Крейндл Воробей вошла в дом с триумфом:

— Снова ешиботники!

И она рассказала, что произошло. Реб Шлойме-Мота видел, что от злости на его Хайкла Крейндл с каждым днем, как муха в конце лета, становится все злее и кусачее по отношению к ешиботникам. На сей раз и в этом старом стороннике Просвещения вспыхнул гнев против мусарников, и, опираясь на свою палку с костяным набалдашником, он отправился в синагогу. Именно тогда Хайкл пришел из леса и услыхал на Синагогальной улице шум, доносившийся из синагоги. Он вошел внутрь и встретил отца, стоявшего за бимой. Реб Шлойме-Мота задрал голову и смотрел в угол у восточной стены. Там стоял директор ешивы с лицом глухонемого, видящего вокруг себя суету, но не понимающего ее причину.

Меерка и его команда вернулись с раввином. Судя по ссутуленным плечам и богобоязненной гримасе, можно было подумать, что его привели, чтобы произнести надгробную речь о большом праведнике, когда накрытые черным погребальные носилки с покойным уже ждут на столе на биме. Про себя раввин снова проклинал тот день, когда покинул Свислочь и приехал в местечко, где каждый день возникает какой-нибудь новый скандал. Однако вокруг были люди, и он сохранял видимость вздыхающего от скорби великого проповедника. Он подошел к илую и принялся допрашивать, не известно ли ему что-либо относительно пропавшей библиотеки.