Соскочив на брусчатку и еще раз испытав в отбитых пятках немилостивую судьбу, Иван сам не свой сиганул через открытую калитку и выбрался на тротуар небольшой, но очень живописной улочки, петлявшей между высокими домами с роскошными балконами и лоджиями. Асфальт здесь был необычайно ровный, фонари столбов походили на газовые лампы позапрошлого века, а газоны щеголяли модными стрижками.

Улица сворачивала в темный туннель, разграничивавший кварталы, – и Иван направился туда.

Светлый зал ресторана был исполосован колоннами и пилястрами, между которыми с одной стороны ютились вытянутые в высоту клетчатые окна, а с другой – словно в зеркале – блестели такие же прямоугольники фальшивых витражей, придавая просторному помещению требуемую симметрию, потому что все внутреннее убранство, начиная от расположения столов и стульев и заканчивая радиальной композицией лампочек в люстрах, подчинялось строгому и не знающему компромиссов и апелляций классицизму. И только бестолковые тарелки, на которых разномастные салаты и неровные кусочки мяса в сопровождении горбатых гарниров лежали как попало и без какой бы то ни было иерархии, нарушали заведенный порядок. Возможно, главный повар и переживал по этому поводу, но молодые официанты, бегавшие по залу, если и поглядывали с вниманием и дотошностью на разносимые жирные блюда, то совсем с другими мыслями и настроениями.

Жанна грустила и молчала. Николай Александрович и Димитр сидели напротив. Позолоченный орден, украшавший дородный пиджак министра, никак не хотел вписываться в субординацию интерьера: королевское место в центре зала нынче пустовало, а троица расположилась за неподобающе скромным столиком в тенистом уголке вдали от остальных посетителей.

– О чем задумалась? – как будто невзначай спросил Николай Александрович.

– Да не о чем, – ответила Жанна.

– А почему тогда ничего не ешь?

– Что-то не хочется больше салатов. Надоели!

Министр повернул голову к полковнику и проговорил:

– Переходим на мясо с картошечкой?

Димитр кивнул. И на столе случилось давно предсказанное переселение тарелок.

– Ах, – пробубнил Николай Александрович, – забыл спросить у метрдотеля, что тут за сыр на мясе: настоящий французский рошфор или отечественный заменитель? Хотя наш вроде как бы и не хуже, а даже и лучше. Или это я вспомнил о другом сыре?… Ох, что-то я в последнее время стал забывать и перепутывать – не уж то склероз пожаловал ко мне?

– Переутомляетесь, ваше превосходительство, – сказал Димитр.

Жанна болезненными зрачками смотрела в свою тарелку и все не решалась взять в руки нож и вилку. Ее мысли витали где-то далеко. Но Николай Александрович как будто ничего не замечал – и лишь изредка адресовал ей очередной бессмысленный вопрос, чтобы она вдруг не задремала по-настоящему. Но теперь он увлекся гастрономической темой и крикнул в сторону:

– Официант! Просветите меня, пожалуйста, по поводу того, что за сыр украшает поверхность сего мясного блюда?

– Рошфор, – быстро ответил парень.

– А можете принести мне оригинал?

– Простите?… – замялся официант.

– Ну, сыр, сыр! Который тут расплавлен, – пояснил министр.

– Подождите минуточку, – проговорил парень и уплыл на кухню.

Жанна между тем аккуратными дольками нарезала свою свинину, стараясь не портить эстетику желтых клякс сырной корочки. Затем взяла в рот один из кусочков и долго и неторопливо жевала его.

– Если не хочешь обедать – не ешь, – сказал Николай Александрович. – Все равно у нас вечером будет еще одно мероприятие.

– Да, да, я знаю, – медленно проговорила Жанна.

К столу подошел официант и поставил возле министра большую головку сыра.

– От шефа, – сказал парень.

Николай Александрович, брезгливо взглянув на принесенное добро, скорчил рожицу недовольства.

– Теперь придется отправить шеф-повару денежный конвертик, что ли?… – пробормотал он себе под нос и чихнул.

Жанна часто возвращалась в тот роковой день, но с каждым разом воспоминания становились все более размытыми и влажными. Вот и теперь, сидя за столом в компании Николая Александровича и Димитра, Жанна никак не могла восстановить в воображении черты лица Ивана в момент, когда на горизонте неизбежности появился темно-синий микроавтобус с полицейскими. Почему-то их служивые физиономии расцветали во всех подробностях: Жанна отчетливо видела и их сверкающие глаза, и недобритую щетину, и красный румянец перегретых щек, и даже ехидную улыбку на самом мелком и проворном из них, называвшемся шефом, – но бледное лицо Ивана упорно отворачивалось от нее. И в следующем кадре, когда их везли на неудобных сидениях полицейской таратайки, Жанна видела лишь Иванов затылок с взъерошенным хохолком возле уха. И было обжигающе сильное желание коснуться и пригладить этот заусенец, но Жанна так и не решилась сделать этого.

А потом из пустоты возник престарелый прокурор с безобразным фурункулом на правой щеке. И снова Жанна беспрепятственно могла примечать все особенности казенного кабинета и наблюдать за ужимками его морщинистого обитателя, но Иван оставался в тени – и теперь даже торчащий хохолок расплывался и размазывался по красно-деревянным стенам кабинета.

– На экспертизу в больницу номер один! – проскрежетал скрипучий голос прокурора. Иван повернулся к Жанне. Она знала, что он пристально смотрит на нее, но горючие девичьи слезы не позволили видеть его – он уплыл. Он уплыл далеко. Но плакала ли она тогда или ей это только привиделось – память не давала ответа. Была какая-то необъяснимая пустота – как дырки в заграничном сыре.

Иван исчез окончательно. И как-то незаметно, но так органично и своевременно за спиной возник добрый Николай Александрович. Он подошел и утешил ее. Его лицо тоже было размыто. Он говорил много слов, но ни одно из них не осталось в ее памяти. А затем появился доктор в круглых очках и рассказал страшную тайну всего случившегося.

– Прогрессирующий психиоз из-за опухоли мозга, – сказал он про Ивана. – Его личность будет стремительно распадаться, провоцируя сознание на странные поступки и действия, от которых пострадает как он сам, так и окружающие его люди. Это неизбежно и это, к глубочайшему сожалению, не лечится. Медицина пока бессильна.

Жанна вспомнила, как закричала где-то в середине разговора:

– О каком средстве вы говорите?!

– Во Владисевере есть специализированная клиника… – сказал доктор. В его круглых очках-зеркалах отразился ее испуг.

– Холод помогает замедлить необратимый процесс, – продолжал говорить своим бархатным баритоном доктор, – а рисование активизирует моторику руки, позволяя дольше оставаться собой в схлопывающемся мире рационального. Поэтому во Владисевере мы всегда держим запас карандашей и акварельных красок.

– Леди, – прошептал где-то справа Димитр, – мы поможем ему получить максимум из оставшегося. Жаль, что это не лечится.

И Жанна заплакала – и образы прошлого поплыли вместе со слезами.

Громкий и немного шепелявый голос заставил Жанну всплыть из пучины наваждений.

– Как неожиданно вас встретить здесь! – проговорила импозантная дама в коричневом платье шотландского покроя. Пристрастие хорошо и обильно поесть отложилось у дамы индюшачьим жирком в отвисших складках могучего подбородка, нос напоминал крючковатый клюв и явно не был лишен варвариного любопытства.

– Ах, ваше высокопревосходительство, – с воодушевлением гоготала женщина, – я так рада встретить вас здесь! И, между прочим, у вас прекрасный вкус, потому что ресторан чудесный. Здесь по вторникам и четвергам готовят чудную форель, жаль, что сегодня не рыбный день. И как вы уютно расположились за дальним столиком – прелесть и счастье! Я вам завидую. Честно, честно! Однако, не буду вам больше мешать. И желаю всего самого лучшего вам и вашим замечательным спутникам.

На прощание она даже подмигнула министру и засеменила к своему столику в противоположную сторону зала. Николай Александрович пребывал в легком недоумении, даже повернулся к Димтру, но тот лишь пожал плечами, и тогда Зараев отдал шепотом распоряжение: