Уже далеко за селом, когда проселок заковылял по болотистому низкому ельнику и туда и сюда стали отворачивать в чаще робкие мшистые росстани, девушка спросила:

— Ну, знаешь, как меня зовут-то?.

— Нет, — отозвался Симка.

— Мария меня зовут.

Рыжики — это маленькие восковато-красные грибы, которые и ногой не раздавишь, если наступишь на них среди мха. Рыжики любят забытые пригорные проселки среди ельника молодого, открытого, тихого. Они твердо сидят в заросшей колее тесными кучками, и к утру в их вогнутых шляпках неподвижно поблескивают крупные чистые капли росы. Рыжики рассыпаются по теплому ровному склону и сидят у самой земли, как маленькие красные человечки, которые задумали было куда-то идти, да не то заробели от лесного далекого шороха, не то осторожно вздремнули в тиши.

Дети собирают рыжики шапками. Грибы эти солят в больших стеклянных банках и ставят в тихие холодные чуланы. Нет ничего отраднее черпать потом посиневшие обмягчавшие рыжики деревянной ложкой из сметаны и долго перекатывать их во рту, словно упругие скользкие ледышки.

Утром Клуня выбежала к Ветлуге в открытый мелкий ельник и еще издали увидела Симку и Марию. Они ходили между елками и собирали грибы. Клуня долго стояла в кустах. Потом осторожно тявкнула. Но Симка не расслышал. Она тявкнула еще раз, уже тише. Потом она долго сидела на теплой мелкой траве и к вечеру вернулась вместе с ними к дому Марии, но шла далеко стороной, так, что ее не заметили.

Тем же вечером Симка и Мария условились во вторник идти на лесоповальный участок, там получить квартиру, а дом в селе тогда уж продать.

В понедельник каждый из них получил расчет, и весь день прошел в хлопотах. Под вечер Симка принялся плести из бересты в дорогу кузов, а Мария пошла в магазин за чаем да сахаром.

Кузов Симка смастерил и сел у окна. Марии не было. Симка вышел на крыльцо. Вечерело. Симка посидел-посидел и направился в село. Возле сруба он услышал говор. Он подошел ближе и увидел, что в траве среди бревен сидят плотники. Один резал ножом длинную буханку, а другой положил на бревно консервную банку и одним ударом топора пополам разрубил ее. Третий что-то расставлял на земле между бревен перед собой. Среди них сидела Мария. Третий поднял с земли стакан и сказал:

— Держи, Мария, в честь разлуки…

Симка повернулся и тихо пошел вниз под обрыв, в луга, к Ветлуге. Он слышал, как его окликнул один из плотников, позвал опять и тихо засмеялся. Еще он слышал, как Мария с расстановкой сказала что-то плотнику растерянным голосом.

Симка шел не оглядываясь. Уже далеко в поле, когда перестали доноситься длинные звуки репродуктора, он заметил Клуню, которая бежала рядом и била его хвостом по ногам. Симка свернул с дороги, которая вела в ельник и на Ветлугу, он просто зашагал в луга.

В темном воздухе слышался далекий запах костра. В лесу по гулкой гати громко стучала торопливая телега, В стороне чей-то пожилой женский голос пел среди луга:

Голос выговаривал лишь эти первые слова, потом продолжал только напев. Клуня вдруг бросилась в темноту в сторону, заворчала и быстро стала рыть лапами землю. В это время возле села послышался оклик:

— Си-ма-а!

Симка решительно зашагал в темноту, дальше в сторону от дороги.

— Си-ма-а! — послышалось опять.

Симка остановился.

— Сима…

Клуня перестала рыть землю, вздернула голову и подняла уши. Крик не повторился. Симка лег на землю, заложил руки под голову и уставился в небо. Оклик раздался ближе, возле самого леса, где дорога уходит в ельник.

Симка молчал.

— Ну где же ты? — позвала наконец Мария.

Клуня подошла к Симке, села рядом и осторожно, как тогда над Ветлугой в ельнике, тявкнула. Вскоре Симка увидел во тьме Марию. Она шла быстро и прямо. Не доходя нескольких шагов, она бросилась к Симке, упала лицом ему в колени и горько, бесшумно заплакала.

Анатолий спустился песчаной тропинкой в овраг. По дну оврага между трав остро бежал ручей. Анатолий вошел в воду, резиновые сапоги его мгновенно похолодели, словно промокли.

Анатолий перешел ручей и зашагал оврагом, скошенной травой, уже широко усыпанной красными листьями. На мокрых головках сапог переливалось чистое небо.

Анатолий прошел мимо копен. От копен пахло теплом и сыростью. Анатолий поднялся кустами на взгорок и вышел к хутору. Хутор состоял из двух изб. В ближнем дворе мужчина в большой черной кепке и в телогрейке колол дрова, коротко взмахивая большими красными руками.

Мужчина увидел Анатолия, крепко сжал вспотевшие красные скулы, разогнулся и посмотрел.

— Здорово, — сказал он.

— Здорово, — сказал Анатолий и прошел в избу.

В сенях все так же стояли мешки с мукой, широкие кадки под грибы и капусту, потемневшая от времени, словно чугунная, самопрялка, ткацкий стан и пахло солодом, вениками, можжевельником.

Анатолий отворил дверь и, низко пригнувшись, вошел в избу. Антонина сидела на лавке у окна и маленькой алюминиевой ложкой размешивала в маленькой алюминиевой кастрюльке манную кашу. Антонина подняла на Анатолия длинные синие глаза, сузила веки, кивнула и сказала:

— Проходи.

— К тебе пришел, — сказал Анатолий.

— Ко мне?

— К тебе и к Катюшке, — Анатолий вынул из кармана пиджака и положил на стол мягкий газетный сверток.

Через всю комнату с полатей свисал длинный оструганный очеп. На очепе среди избы висела качалка. Антонина встала, взяла из качалки ребенка, снова села и стала кормить его на коленях, сильно дуя на кашу.

— Привыкла? — спросил Анатолий.

— Привыкнешь, — сказала Антонина.

— Ну и как?

— Привыкла.

— Не болеет?

— Когда как.

— Ты уж смотри.

— Я и смотрю.

Помолчали. С полатей по очепу прошла косматая пестрая кошка, сжалась и присела на конце. Люлька закачалась. Кошка тяжело спрыгнула на пол. Ребенок вздрогнул и заплакал.

В сенях послышались босые тяжелые шаги. Вошла теща. Она прошла на кухню, нацедила из лагуна в деревянный ковш квасу и долго пила глубокими громкими глотками. Напилась. Поставила ковш на лавку. Спросила из-за перегородки:

— Дрова колола?

— Гришка колет, — ответила Антонина.

— В ле́се. Я про поленницу спрашиваю.

— Когда же мне было. Девочка-то все не спит да плачет.

Мимо окон к своей избе прошел Гришка, под черной кепкой, с колуном.

Теща вышла из-за перегородки, взяла с печки телогрейку и положила ее посреди комнаты, легла на пол, головой на телогрейку, широко развалив по половицам тяжелые плечи. Закрыла глаза.

Гришка прошел назад мимо окон без колуна. Он громко поднялся на крыльцо. Вошел в избу. Снял кепку и сел на лавку.

— Намялись небось с сеном-то? — сказал он, помолчав.

— А как же не намяться, — ответила теща, не открывая глаз. — Жизнь-то не городская.

— Куда уж, — Гришка посмотрел на Анатолия и опустил глаза.

— А что за поленница? — спросил Анатолий у Антонины.

— А там, за огородом, целый лес навалили, — сказала Антонина, облизывая маленькую ложечку.

Анатолий посидел, посмотрел в окно, поднялся и вышел на крыльцо. Взял топор и отправился в лес.

По лесу листва поредела и ярко горели рябины. Ветра не было, но рябины раскачивались. По земле шел тихий шелест, словно слышно было, как вянет трава. Над березами стояли облака и медленно таяли. В лесу пахло поздним перестоявшимся квасом, и этот запах был холодным. Низко на синей сухой березе сидел черный дятел и через спину смотрел на Анатолия. Анатолий прошел мимо дятла в высокую вырубку, где в прошлом году с Антониной они рубили на зиму дрова.

Если глядишь на березу снизу вверх, то чудится, что она растет, растет на глазах и уходит все дальше в небо. И ветви ее ширятся, уходят в облака, там шумят среди ветра. И если топором с силой ударишь березу, теплый воздух с шумом выходит из-под взрезанной коры, и береза вздыхает. Удар еще, она опять вздохнет, уже слабея с каждым разом, пока не замрет на мгновение, как бы не веря, что уже падает.