Енька до рассвета сидел на крыльце и уже по росе отправился домой. Дома огонь уже горел. Мать сидела за столом и читала письмо.

— От отца, — сказала она. — Жив он. Воюет.

Мать сидела в одной рубашке. Видно было, что она не спала, а сейчас поднялась, чтобы письмо еще раз перечитать. Енька хотел подойти и взять письмо, но заробел перед матерью, сидящей за столом в рубашке. Он ушел на сеновал, чтобы спать и не спать до полудня и слышать сквозь дрему, как шумно и спокойно дышит невдалеке под тулупом Олег.

Олег резал во дворе полено. И рядом лежало еще три полешка, гладких, ровных и сухих. Олег резал и посвистывал. Из дома вышла Мария. Она взяла топор, расколола поленья на тонкие ровные щепки, сгребла их в охапку.

— Олег, дома картошку доокучиваешь, — сказала она, — к Саньке пойди поокучивай. С Енькой пойдете.

— Ладно, — сказал Олег и поднял голову. Он посмотрел на Марию и обиженно сказал: — Тетя Маруся, мне ведь нужны эти полешки были.

— Сказал бы, почем я знаю. Новые найдешь.

— А зачем они тебе? — спросила из-за ограды Наташа. — Вы, парни, куда нынче?

— К Саньке окучивать, — сказал Енька.

— И меня окучивать мамка заставила, — сказала Наташа, входя в ограду. — Давайте вместе. Сначала к нам, а потом туда. Или наоборот.

— Ладно, ладно, — сказал Енька, — жирная будешь.

— Я и так жирная, — засмеялась Наташа, хлопая себя по бокам. — Ладно?

— Ладно, пойдем, — сказал Енька, — сначала к Саньке.

— А ты чего тут мастеришь? — Наташа подошла к Олегу.

— Ничего.

— Потом увидишь, — сказал Енька.

Наташа подняла с земли обструганный кусок полена, повертела его и догадливо сказала:

— Да ведь это нога!

— Нога, — сказал Енька.

— А это еще нога.

— Нога, — сказал Енька.

Наташа разглядывала две небольшие деревянные ноги. Ноги были обуты в валенки, а на валенки надеты калоши.

— А это рука, и вот еще рука, — сказала Наташа.

— Ага, — сказал Олег.

— А чего ты выстругиваешь?

— Разве не видишь, голову выстругиваю.

— Я пойду в избу прожигать, — сказал Енька.

И пошел, забрав руки и ноги, выструганные Олегом из полена.

— Олег, а зачем тебе это? — спросила Наташа.

— Увидишь.

— В куклы будешь играть?

— Ага.

— Как маленький, — сказала жалостливо Наташа.

— Пошел отсюда! — загремел в доме голос Марии.

— Подожди ты, — пробурчал Енька.

— Пошел, пошел! Все чадом задымил, снова занавески придется стирать. И так обкурил все, а теперь чадит. Совесть надо иметь.

— Подожди ты, — сказал Енька.

Енька вышел на крыльцо, неся охапку тоненько прожженных в суставах деревянных рук и ног.

— Он как маленький, — сказала Наташа Еньке.

— А ты как глупая, — сказал Енька.

— Глупой лучше быть, чем маленькой.

— Ты покажи ей, Олег, — сказал Енька.

— Да ну ее.

— Покажи, пусть поумнеет.

— Покажи, я поумнею, — сказала Наташа.

Олег собрал человечка и поставил его на ноги. Человечек постоял, подогнул колени и свалился на спину.

Наташа захохотала.

Олег вынул из кармана коромыслице с несколькими длинными нитками. Он подвязал человечка нитками к коромыслицу. Он поднял коромыслице и поставил человечка на ноги. Человечек стоял и не падал. Это был человек в зимней шапке, в валенках с калошами. Олег достал из кармана красный карандаш и нарисовал на лице человека глаза и рот. Рот получился длинный, он застыл в какой-то непонятной улыбке, будто человека били по голове, а он пытался улыбаться.

Олег задвигал коромыслицем, и человек пошел.

— Какая прелесть! — сказала Наташа человечку.

Человек остановился, поднял руки и посмотрел в небо.

— Какая прелесть! — сказала Наташа и хлопнула в ладоши.

— А ты говорила, — сказал Енька.

— Чего говорила? — сказала Наташа.

— Говорила: корове на хвост наступила. А кто видал?

— Ты молчи, — сказала Наташа. — Это не твой человечек.

Человек опустил руки, склонил голову и пошел по земле. Он шел прямо к маленькой луже, которая не успела просохнуть после ночного дождя.

— Ты просто прелесть! — сказала Наташа Олегу.

Человек прямо в валенках пошел по луже и еще ниже опустил голову.

— Ты просто удивительная прелесть! — сказала Наташа, подбежала к Олегу и поцеловала его в щеку.

Человек прошагал через лужу и остановился. Он посмотрел назад и помахал кому-то рукой.

— Ты изумительная прелесть! — сказала Наташа и еще раз поцеловала Олега.

— Ладно, пойдем картошку окучивать, — сказал Енька.

— Ты молчи, это не твой человечек, — сказала Наташа.

Человек шагал дальше.

— Айда картошку окучивать, — сказал Енька.

— Подожди, — сказал Олег.

Человек шел и все оглядывался, улыбаясь длинным ртом, будто его бьют по голове.

— Пошли, — сказал Енька.

— Ты молчи, — сказала Наташа.

Енька подошел и пнул человечка. У человечка отвалились руки и ноги. А сам он отлетел далеко в сторону. Он лежал и смотрел в небо и улыбался виновато, будто его бьют по голове.

— Ладно, пошли, — сказал Олег и положил коромыслице в карман.

— Фу, какой дурень, — сказала Наташа, не глядя на Еньку. — Пошли окучивать картошку.

Они шли с тяпками по улице на Санькин огород. И впереди на дороге показался Митька.

— Да ведь это Митька! — удивленно сказала Наташа.

— Где? — быстро спросил Енька.

Митька двигался в военной форме с пилоткой на голове и в сверкающих сапогах. На груди у Митьки поигрывала медаль.

— Здравствуй, Митька! — крикнула Наташа.

— Здравствуйте, — сказал Митька и улыбнулся издали сухим черным лицом.

Он шел, поблескивая глазами, нес в руке походный вещевой мешок. Шел он легкой волчьей походкой и шел быстро, словно торопился в жаркий день напиться.

Наташа побежала. Олег шел, как шел, а Енька остановился.

— Привет, Енька, — сказал весело Митька. — Какой ты вымахал! — И Митька Еньке подал руку первому.

Енька тоже подал руку, но съежился, усиленно старался глядеть Митьке в лицо, только это у него не получалось. Митька здоровался, большой, ловкий, быстрый. Он весь так и ходил, как конь под пустым седлом.

— Надолго? — спросил Енька, стараясь глядеть Митьке в глаза, а сам весь уменьшаясь.

— Посмотрю. — Митька поправил пилотку. — Посмотрю, как дела пойдут. Делишки тут у меня есть кое-какие.

Митька полез в карман и вынул пачку папирос из своих военных галифе.

— Ку́рите? — он подставил всем пачку.

— Я не курю, — сказал Олег.

А Енька вытащил папироску и принялся разминать ее и усиленно на нее смотреть. Митька сунул папироску в рот, спрятал пачку и вынул из кармана револьвер. Он навел револьвер на Еньку и сказал:

— Ну…

— Ты чего? Я ничего, — попятился Енька. — Чего я тебе? — И Енька еще попятился.

Митька нажал курок, из револьвера ударило пламя. Пламя ударило и осталось гореть, как свечка. Митька поднес дуло к Енькиной папироске:

— Прикуривай.

Наташа захохотала.

Олег улыбнулся.

Енька прикурил.

Митька тоже прикурил. Он повертел револьвер в руке и протянул его Еньке:

— Надо? Отличная зажигалка.

Енька смотрел на револьвер и облегченно улыбался.

— Бери, — сказал Митька и вложил револьвер Еньке в ладонь.

— Спасибо, — сказал Енька.

И хотя папироска у Митьки дымилась, он снова полез в карман и вытащил другую зажигалку, плоскую. Митька еще раз прикурил, с усмешкой посмотрел на всех.

— Ну ладно, увидимся, — сказал он и пошел к дому.

Каждый взял на Санькином огороде по три ряда, и пошли прямо от сарая лицом к полю, поблескивая тяпками. Наташа и Олег переговаривались. Енька молчал. Он работал какой-то маленький, словно у него не то что-то отобрали, не то поймали где-то да так и не ударили.

Полуднело. Люди шли на обед. Впереди семенила старуха Епифаньева. За ней бежала кошка. За кошкой двигалась Калина и следом Санька.