Бабушка несколько раз уже засыпала с вечера и все просыпалась. Среди ночи она встала и по шаткой деревянной лестнице поднялась на чердак. В ясных сумерках легкого рассвета она увидела дядю Сашу. Он спал, прижимая к скулам стиснутые кулаки, будто поддерживал челюсть. Бабушка успокоилась и, поеживаясь от холода, стала спускаться вниз.

Вдоль деревни шел высокий человек в черном хорошем пиджаке, в белой косоворотке, с восковатой, туго закурчавленной бородой. Вежливыми синими глазами он деловито осматривал деревню. Собаки не лаяли на него, а только провожали глазами. Он увидел бабушку, по-дружески поклонился ей и так же спокойно пошел дальше.

Бабушка легла в постель и долго прикидывала, где бы она могла видеть этого человека. Но припомнить не могла. Она уснула, видя, как по Иртышу идет пароход, а она шагает вдоль берега с поднятыми руками. Потом река превращается в поле, а по полю идет поезд, набитый людьми с винтовками и в островерхих шлемах. И бабушка идет за этим поездом в кожаных красных сандалиях, что носила еще в раннем замужестве.

На рассвете в деревню пришла гроза. Утренний свет погас. Тяжко ударили в пыль первые капли. Гром проломил небо и с воем обрушился на деревню. Он оглушительно захохотал и покатился далеко за Иртыш. Река вспыхнула, и в ней отразились леса. На чердаке под крышей зашептались испуганно ласточки. И через озеро белой матовой чащей на деревню двинулся ливень. Мельница загремела, в ней заговорили барабаны. По воде пошел шелест, она закипела и уперлась в берега. Над озером свистнула и зашипела, сгорая на лету, короткая синяя молния. В другой стороне, за деревней, охнула и оступилась другая прямая полоса бьющегося огня, щелкнула над самой землей и разлетелась в разные стороны. На крыши, деревья, огороды легла стремительная густая толща воды. Гром ходил по деревне, как по половицам, прихрамывал и трещал каким-то тяжким костылем. При свете грозы далеко видно стало во дворах всех еще третьего дня настиранное, развешанное белье. Оно металось на веревках, и рубашки взмахивали пустыми рукавами, словно кидались бежать.

Деревня так и не проснулась под грозой. Только мать Ивана Епифаньева, Елизавета Сергеевна, очнувшись от грохота, бросилась бежать, прихрамывая на обе ноги, закрывая руками голову и глядя из-под рук, как стелются под ветром и ливнем вдоль земли огороды.

Проснулся Олег оттого, что внизу, в избе, громко говорило радио. Тревожный мужской голос рассказывал что-то важное и старался говорить как можно спокойнее.

Олег спустился в комнату и увидел возле окна на лавке Еньку. Енька сидел под репродуктором.

— Чего же не разбудил? — сказал Олег.

— Подожди, — сказал Енька.

Репродуктор говорил о войне. Енька слушал строго, внимательно и смотрел в окно. Не поворачивая головы, он сказал:

— Вон твоя цыганка пришла.

Инка стояла перед избой на лужайке и улыбалась. Она помахала Олегу рукой и пошла в избу.

— А где мама? — спросил Олег Еньку.

— Бабушка к Саньке пошла. Как бы рассудком от слез не двинулась.

Инка, громко топая босыми ногами, поднялась по крыльцу и вошла в избу. Села на лавку.

— Пошли на Иртыш, — сказала она.

— Пойдем, — сказал Енька.

— Дай молока, — сказала Инка Олегу.

Олег слазил в подполье и виновато сказал:

— Нету.

— Эх вы, — сказала Инка, — а еще в доме живут.

— Коровы у нас нет. Недавно мы здесь, — сказал Олег.

— Купили бы.

— Пойдем, у нас есть, — сказал Енька.

Енька вынес из дому черную кринку молока. Прямо среди улицы Инка взяла холодную потную кринку обеими руками и выпила.

— Куда вы собираетесь? — крикнула через улицу с огорода Наташа.

— На Иртыш идем.

— Подожди, Енька, — сказала Наташа. — Вот мы с Зинкой дополем свеклу и пойдем с вами.

— Тоже еще, ждать, — сказала Инка, — сами придут.

— Мы на Ключ, — крикнул Енька, — приходите.

А Олег промолчал.

Олег и Енька разговаривали, а Инка шла впереди, рвала цветы и бросала их на ветер.

— Чего передавали? — спросил Олег.

— Бои везде идут. Минск оставили. Наступает немчура.

— Наступать им недолго, — сказал Олег. — Видел в газетах, какие пушки у нас есть?

— А у немца-то, поди, тоже есть пушки.

— Какие у них пушки? У нас пушки самые лучшие и самолеты самые. Нигде нет таких.

— А у немцев, передавали, тоже танков много и самолеты есть.

— Какие у них самолеты? У нас вон Чкалов через Северный полюс летал. У них летал кто-нибудь?

— Не знаю.

— Не знаешь. Никто не летал. Если бы у них такие самолеты, давно бы уж на Москву полетели. Не летят.

— А может, уже летали… Может, не говорят наши…

— Как не говорят, сказали бы. У нас всё говорят. Посбивали бы их всех и сказали бы.

— А чего же тогда отступают? — спросил Енька.

— А наши вначале всегда отступают, а потом как дадут! Да и восстание у них рабочие скоро поднимут. Они же там в нищете и в голоде все живут. Только и ждут наших. Дядя Саша говорит, все равно у них восстание скоро будет.

— Пока они восстание поднимут, знаешь сколько народу на фронте побьют…

— Подожди немного, — сказал Олег. — Наши, может, и сами управятся, как с Наполеоном.

— Наполеон-то ведь до Москвы дошел.

— Эти не дойдут. Да и восстание у них скоро будет.

— Чего вы там заторговались? — крикнула Инка.

Она стояла впереди, держа в руке небольшой букет ромашек, и по одному разбрасывала цветки в разные стороны.

— Эге-ге-гей! — послышался из деревни голос Наташи.

— Идут, — сказал Олег. — Подождем.

— Пошли, — сказала Инка. — Сами придут, не маленькие.

Ключ был узкий, он спокойно бежал в Иртыш среди ежевик и дягилей. По ежевикам ползали гусеницы, на дягилях сидели стрекозы и смотрели в чистую неглубокую воду. У берега стоял маленький плот. Под плотом покачивались крошечные рыбки и неторопливо раскрывали рты. Ребята сели на берег.

— Плот, — сказала Инка.

— Гальяны? — спросил Олег.

— Какие же это гальяны? — улыбнулся Енька. — Гальяны в озере, в изюке. Это мальки.

— Ишь как вьются, — сказала Инка.

— Это вьюн, — сказал Енька. — Дикая рыба. Из озера в озеро или в реку перейти может.

— Ну да, — усмехнулся Олег. — По воздуху?

— По земле ходит, как змея. Только чтобы роса была. Живучая — страх один. В пирог ее завернут, в тесто — мертвая вроде. Посадят в печку, а она выползет из пирога и мордой в заслонку стучит, как старуха.

Инка рассмеялась.

— Правда, правда, — сказала сзади Наташа.

Все обернулись.

— А где Зина? — спросил Енька.

— Не пошла. Не хочется, говорит. А что вьюн, это правда. В пирог где-то запекли вьюна. Резать пирог стали, так кусочки прямо выскакивают и бьются по столу. Во!

Наташа разбежалась и толкнула Олега ладонями в спину так, что тот покатился по песку.

— Бабушка велела кринки наливать! — крикнула Наташа и рассмеялась.

Инка зло посмотрела на Наташу.

Олег встал, отряхнулся, прыгнул на плот и весело сказал, покачиваясь на зыбких бревнышках:

— Вот возьму и уплыву, раз ты так.

— Плыви, — сказала Наташа, — так водой унесет, что домой не вернешься. А мы с Енькой будем тут хохотать над тобой.

Инка вскочила, прыгнула на плот и оттолкнула его от берега ногой, распугав мальков.

— Вот тебе, — сказала Инка Наташе и закачалась вместе с Олегом на плоту.

Теченье Ключа подхватило плот, закружило его и понесло в Иртыш.

— Дура! — крикнул Енька и побежал вдоль берега.

За ним побежала Наташа.

Инка захохотала, посмотрела на Олега, улыбнулась ему и сказала:

— Вот это здорово. Поплыли. Ага?

— Здорово-то здорово, — сказал Олег, — а что же нам теперь делать?

— Ничего, — сказала Инка, села на плот и свесила в воду ноги.

Плот вынесло в Иртыш и потащило на коренное течение, которое мутно пузырило, словно кто-то огромный поднимался со дна. Олег стоял, широко упираясь в плот ногами, и видел, как быстро уходит берег. Олег смотрел на облака, их медленно кружило над головой. От этого все уходило и раскачивалось перед глазами. И трудно было устоять на ногах. Олег сел. Какая-то большая медленная рыба показала над водой зеленую спину, выгнула ее и ушла под плот.