Я не была уверена хорошая ли это идея. Даже если федералы открыто не преследовали мою семья, отец, возможно, был не доволен, что я раскрыла семейный секрет на телевиденье.

Было много тех, кого рассердит это.

К вечеру начались протесты. Недовольные читающие собрались у входа в «Триб-Тауэр» и протестовали против опасных фриков, способных контролировать мысли, которых держат на десятом этаже.

У меня были серьезные сомнения относительно движения общественности, пока не начали приходить родители изменившихся. Большинство из них заставили верить, что их дети сбежали, или что они были украдены. Они были взволнованы их возвращением. Изменившиеся не могли притворяться нулями или читающими, но они могли пойти домой. Федералы, казалось, больше волновались об отрицании своей причастности к лагерям и скандальным экспериментам, чем преследованием детей.

Мария разговаривала с родителями, принимая меры, чтобы они забрали своих детей. Всё было хорошо, пока мама Ксандера не выхватила пятнадцать минут славы, заявив, что не хочет его возвращать. Когда Ксандер изменился, он вырубил своего отчима. Вскоре после этого камеры засняли, как Ксандер контролирует продавца, заставляя дать ему мороженое. Поэтому и федералы забрали его. Ему было всего двенадцать, и его мама была бесполезной, яростной алкоголичкой. После ее заявления Ксандер стал ребенком, которому опасно находиться с другими детьми. Протестующие хотели, чтобы его заперли. Кража мороженного сделала его опасным для общества.

Я сказала Ксандеру, что он может остаться со мной.

Когда наступила ночь, изменившиеся были возбуждены тем, какую реакцию вызвали новости и были заперты в комнате. Я старалась занять их, развивая их навыки контроля. У них не было большого опыта, и я должна была постоянно за ними следить.

— Очередь Ксандера, — крикнула я, прерывая спор, возникший среди девушек. Лани шикнула на них, поэтому мне не пришлось влезать в их разумы, чтобы привлечь их внимание. Я этого не делала, даже если это было необходимо, пытаясь, подать хороший пример. По группе пронеслось ворчание, но они дали свое разрешение.

— Помни, — сказала я Ксандеру. — Просто проникни в их мысли.

Ксандер проник во все семь разумов и попытался послать вопрос: «Кто хочет пиццу на десерт?» Его слова отозвались эхом и вернулись обратно. «Пицца! Пиица на десерт!»

У нас уже была пицца на обед и ужин, так что это бесплатно не обойдется. Я влезла в мысли Ксандера. «Полегче, изменившийся. Если бы они были читающими, они бы уже угнали ближайший фургон доставки пиццы».

Ксандер одарил меня улыбкой.

«Осторожно. И очень аккуратно».

Случайные мысли о пицце все еще были в их мыслях. «Кто хочет с сыром на десерт?» Ксандер проник в их мысли. Это был почти нежный шепот, но они слышали. «Дружное нет! Это отвратительно», — им также надоела еда из торговых автоматов. Ксандер напряг спину, пытаясь ответить на семь разных вопросов.

Я не связывала свои мысли с его, не желая присоединяться к какофонии в его мыслях. Вместо этого я подошла и положила руку ему на плечо. Он был сосредоточен и пытался ориентироваться в мысленном разговоре с другими изменившимися.

По крайней мере, он никого не вырубил. Он научится этому.

Ксандер напоминал мне Саймона и то, что он мог быть как он, если нуждался в помощи, когда изменился. Память о Саймоне была мертва в пустыне, но другие воспоминания о нем начали возвращаться — поцелуи и сладкие обещания, а также ложь. Я все еще не понимала всего. Мне было интересно, одобрил бы он выход джекеров в мир.

На следующий день родители изменившихся пришли забрать своих детей. Мария приняла меры, чтобы они могли покинуть здание через крышу, так чтобы их не подвергли осуждению.

Я объясняла родителям, что случилось с их детьми в больнице. По крайней мере, то, что могла. Худшим было то, что было два изменившихся с поврежденными разумами. Они могли контролировать, но часто путали, а если настоящая часть их воспоминаний пропадала, то это была вина Кестреля. Я должна была объяснять родителям, что мозговая ткань их детей была повреждена, и что я не могла ничего сделать, чтобы это исправить.

После этого мне нужно было побыть одной. Я свернулась калачиком в углу комнаты, мечтая десятками способов, как я могла расплатиться с Кестрелем за то, что он сделал. Дротик в грудь был слишком мало.

Один за другим изменившиеся уходили, пока не остались Лани и Ксандер.

Когда пришло время уходить Лани, я наградила ее улыбкой, но на самом деле, я не хотела, чтобы она уходила. Ее улыбка, когда она прыгнула в объятия своего отца, заставила и меня улыбнуться, не смотря на боль в груди. Ее отец пожал мне руку, а ее мама обняла меня. Затем я поспешно отступила. Мне не нужен был судья правды, чтобы видеть, как сильно они любили ее.

Она вернулась туда, где должна быть.

Теперь только Ксандер и я.

Я не собиралась передавать его в службу защиты детей, но ребенок не мог провести остаток своей жизни взаперти. Ему нужен настоящий дом, и я единственная могла ему это дать. Я послала сообщение домой через Марию, чтобы узнать, будет ли нормально, если я вернусь домой. Моя семья отправила в ответ два слова.

«Приходи домой».

Только я не была уверена, что нас там ждет. Я выболтала большой секрет моей семьи, который они хранили на протяжении поколений. Федералы не преследовали нашу семью, но кто знал, как это теперь отразится на отце. Я не знала, понимала ли моя семья, какой выбор я сделала. Я надеялась, что это не отразиться на Ксандере.

Если они позволят ему остаться, ему должно быть хорошо с ними, как и другим изменившимся. Если федералы открыто арестуют одного из них, это будет доказательством, что они отправляют изменившихся в лагерь. Федералы могут отрицать, что охотятся на джекеров, но не могли утверждать, что их не существует. Особенно теперь, когда все больше и больше появляется джекеров.

Федералы не могли арестовать меня в открытую, но это была не единственная опасность по возвращению домой. Правда или нет, что Моллой сбежал от федералов? Он будет охотиться на меня, и мой дом — первое место, куда он пойдет. Кестрелю придется отказаться от тех изменившихся, которых я спасла, но если я была единственной генетической связью, которую он хотел, он никогда не прекратит мои поиски. У него не возникло проблем с тем, чтобы заставить меня исчезнуть за одну ночь, когда арестовал меня.

Я не была уверена, что возвращение домой было хорошей идеей. Но я могла, хотя бы, оставить Ксандера и быть уверенной, что ему есть, где жить.

Мария взяла машину, чтобы доставить нас на вокзал, и чтобы мы избежали протестующих. Я позаимствовала карточку, чтобы оплатить поезд и сам проезд в Гарни.

Поезд из города был пуст, потому что большинство уже были на работе. Автобус прибыл на остановку после нашего на ней появления. Как только двери автобуса со свистом открылись, я влезла в голову водителя. «Этот автобус едет до Гарни? Мне нужно попасть на Мэнор Роуд[12]».

Губы водителя дрогнули в улыбке. «Конечно, дорогая. Остановка будет рядом с Мэнор Роуд», — ее улыбка померкла, когда она подумала, что откуда-то знала меня. Я надеялась, что получится доехать до места, прежде чем она узнает мое лицо, которое светилось в новостях последние два дня.

Я улыбнулась ей и поднялась по ступенькам, Ксандер шел позади. Она сильно провела карточкой Марии по сканеру и отдала мне. «До Мэнора много остановок. Устраивайтесь поудобнее, дорогая», — она наклонилась к Ксандеру, когда он проходил мимо. Он, должно быть, не решался залезть в ее разум, еще не совсем уверенный в своих силах. Это не было плохой идеей, но водитель подумала, что он был нулевым. Она закрыла дверь силой мысли, и мы продолжили свой путь к задней части автобуса.

Ксандер ерзал на сиденье рядом со мной. Он продолжал крутить кожаный браслет на своем запястье, который ему удалось сохранить в лагере и больнице. Я не была уверена, что он значит для него, но не решалась спросить. Конфиденциальность отличалась от секретов.