«Около шести месяцев».

Я представляла, как Раф просыпается утром и видит меня в новостной ленте. Я была рада, что уже все ему рассказала, и он не услышит в новостях, что я лгала ему. Если бы я поверила Рафу с самого начала, возможно, я была бы сейчас с ним, держась за руки и глядя в эти насыщенно карие глаза, а не на старого мужчину и съемочную группу. Все было почти также плохо, как звучало.

Судья правды в конечном итоге был удовлетворен. Или, по крайней мере, не желал признать, что он не мог отличить мои настоящие мысли.

Люди Марии также опросили изменившихся, и их лица засветились на экране. Нам некуда было идти, поэтому мы остановились в «Триб-Тауэр» и ждали, когда родители изменившихся увидят новости и явятся сюда. Здесь было не так много кроватей, поэтому мы спали на полу. Изменившиеся свалились как щенки.

На следующее утро несколько старших джекеров пришли к Марии со своими историями. Они подверглись допросу судьи правды, и это заставило меня смеяться. Они должны были скрываться у всех на виду, ведь джекерам удалось избежать лагеря. Через некоторое время я перестала смотреть повторы новостей, видео со мной, рассказывающей все о больнице. Снова и снова мелькало мое лицо.

На обед Мария заказала пиццу. Тринадцатилетние изменившиеся могли съесть невероятное количество пищи, хотя двенадцатилетний Ксандер съел больше, чем трое из них вместе взятые. Я жевала кусок с пеперони с дополнительным сыром, когда на экране появились снимки лагеря. Я прекратила жевать. Я знала, что Мария отправила оператора в лагерь, но не знала, что уже есть фотографии.

«Главные новости» мелькало красным под фотографией лагеря, и репортаж Марии крутили в нижней части экрана. Открытые грузовики, заваленные телами заключенных. Фотография были размытыми, словно были сделаны с большого расстояния, и Мария говорила о новом виде человека-джекера, который мог контролировать мысли.

Заключенные не двигались. Мои глаза кольнуло. Я сказала себе, что им пришлось пустить газ для транспортировки или заключенные джекеры вырубили бы охранников. И федералы не убьют их, пока они необходимы для экспериментов Кестреля. Да и он, вероятно, еще спит в своей квартире под действием газа.

Фотографии заставили мой желудок сжаться. Я положила пиццу обратно. После мелькания нескольких фотографий, они начали повторяться. Внимание изменившихся было приковано к экрану. Мне не нужно было влезать в их разумы, чтобы узнать, что эти фотографии воскрешали их воспоминания.

Я подошла к столу Марии, где она была занята отправкой сообщений с ее телефона.

— У тебя есть фотографии, — мой голос похож на шепот.

Мария повернулась ко мне. — Мой фотограф успел передать всего несколько фотографии, прежде чем они остановили его, — горечь в ее голосе проделала дыру в моем желудке.

— Мария, мне так жаль… Что они сделали с ним?

— Он в порядке, — быстро сказала она. — Он проснулся в Альбукерке. Пока я не показала ему фотографии, он не знал, почему оказался там. Он ничего не помнил.

Мария была на удивление спокойной, учитывая мой прогноз. Я сглотнула. — Как вы думаете, они придут за нами? — изменившиеся собрались на ковре, в восторге от новостей и нескольких журналистов.

— Нет. Они не могут стереть мысли всех в Северной Америке, Кира. История слишком громкая, чтобы федералы притворялись, что этого не произошло.

— Но фотограф… — я махнула в сторону целой серии фотографий на экране.

— Он получит другую камеру и вернется туда. Они собираются освободить заключенных, Кира. Ты сделала невероятное, придя ко мне, — я надеялась, что она была права. Надеялась, что федералы не могли просто заставить нас исчезнуть. Ее телефон снова завибрировал, и она отвернулась, чтобы мысленно ответить. Это была, вероятно, ее журналистская часть жизни, но из-за фотографий мне было трудно дышать. В хаосе от спасения изменившихся из больницы я оттолкнула мысли о лагере в сторону. Но я не забыла.

Я помнила удушающую жару. Держание за руки в грузовике с Саймоном. Мои ноги бегущие через пустыню. Кровь Саймона на моих руках. Стены комнаты давили меня. Я побежала к окну в дальнем конце комнаты.

Мои руки прижались к холодному стеклу, и я выдыхала облачка пара на поверхность окна. Мое затрудненное дыхание сделало город Чикаго расплывчатым. Я закрыла глаза и прижалась лбом к холодному стеклу. Сзади послышались шаги.

— Ты в порядке? — спросила Лани. Она положила свою маленькую ручку мне на плечо.

Мне удалось улыбнуться. — Да. Знаешь, тяжело видеть это снова, — я оставила их справляться с этим в одиночку. Я сделала глубокий вдох и повернула голову к ним, прижавшимся друг к дружке. — Давай посмотрим, как дела у других.

Лани взяла меня за руку и повела к остальным. Изменившиеся справлялись лучше, чем я, и вскоре потеряли интерес к новостям в пользу пиццы. Как только фотографии начали снова показывать, я заметила копну рыжих волос. Если Моллой был все еще жив, он определенно планировал мое убийство несколькими болезненными способами.

В новостях Мария призывала к расследованию, и я могла понять, почему федералам придется закрыть лагерь. Они могли держать опасных джекеров в тюрьме, но не было причин для задержания детей-джекеров.

После полудня фотограф Марии вернулся в лагерь, но он был пуст. Федералы перевезли всех заключенных, но не было и слова об освобождении кого-либо из них. По правде говоря, о лагере вообще не было слова.

Мария предоставила снимки пустого лагеря, окруженного колючей проволокой и сеткой, но федералы отрицали, что это был лагерь для военнопленных. Я не понимала, как тайный лагерь в пустыне можно было объяснить, но они утверждали, что фотографии были фальсифицированы.

В тот же день флот устроил целое шоу, открывая подвал больницы, только чтобы найти склад с медикаментами. Они открывали каждую ячейку и показывали коробки с перчатками и шприцами, и это разозлило меня так, что пришлось побыть одной в комнате. Конечно, правительство будет скрывать то, что они сделали. Это заставило меня сжать кулаки и пнуть ковер.

У меня все еще был пузырек Кестреля с жидкостью и моим именем на нем, но я не могла придумать, как использовать его, чтобы доказать, что эксперименты на самом деле были. Кестрель либо взял мою ДНК, вводя ее всем детям, прошедшим через больницу, или он уже начал экспериментировать на мне? Был только пузырек с моей ДНК или какая-то сыворотка, которую он уже вводил мне, и это послужило причиной, почему я отличалась от других?

Нет. Я отличалась от других джекеров, но у меня был непроницаемый разум и до встречи с Кестрелем.

Мое видео из подвала и пузырек не были доказательством, что были какие-то эксперименты. Была только лаборатория и пузырек с жидкостью.

Без доказательств дети-джекеры, которых я бросила в лагере, застряли в новой тюрьме федералов. Никто не будет их искать, потому что никто не верит, что они существуют. У меня был шанс освободить их, но я не воспользовалась им. Я спасла несколько читающих, живущих в Рок-Поинт, штат Аризона, но это не было достаточным утешением, когда я представляла, какие ужасы терпели изменившиеся.

Кестрель, казалось, исчез. Не смотря на обвинения джекеров и агентов в больнице, федералы отрицали, что агент Кестрель вообще существовал. Когда группа Марии приехала к нему на квартиру, она была вычищена, словно там никто и не жил. Я не знала, сбежал ли он, или федералы укрывали его, что делало его официально свободным, чтобы он мог продолжать свои отвратительные эксперименты.

В любом случае, Кестрель знал, что я освободила изменившихся и должен был понять, кто стрелял в него дротиками и украл брелок и машину. Он не простит меня только потому, что я оставила его машину в целости и сохранности на парковке больницы. И если он все еще проводил свои эксперименты, он хотел задействовать в них меня.

Я хотела бы уничтожить все настоящие воспоминания Кестреля обо мне, когда у меня был шанс.

По крайней мере, моя семья была в безопасности. Я попросила Марию проверить их, и она сказала, что агенты больше не следят за моим домой. Моя семья также спрашивала обо мне, желая, чтобы я вернулась домой.