59. «О эти веянья весны…» О эти веянья весны, О эта ласковость расцвета, Лазурью пьяные челны, Сердца глубокого привета… Лесной потайны густота, К устам прильнувшие уста, О те, что стынут без ответа… В мой тихий дом, в мой вешний дом, Под сень цветущего погоста, Я жду измену и сором, — Сыграть в нетлеющие кости. О эти веянья весны… О потонувшие челны… 60. «Пляс и звоны карусели…»
Пляс и звоны карусели. Пляс и звоны… стон крестов. Духа вечные качели От могилы в сумрак снов. Всё ль высокое истлеет? Все ль на торжище любви? В сердце мужа грозы зреют И душа его в крови. 61. «Молитвенно коснулся рук…» Молитвенно коснулся рук… Смутилась я: и в разговоре Мне чужд сентиментальный звук. И пусть сокрыта в его взоре Тысячелетий скорбь и боль, — Я посмеюся тихой дрожи Надменных губ. Где мой король? Увы! Он ждет на брачном ложе. 62. «Ты отдаешься и дрожишь…» Ты отдаешься и дрожишь И ласку трепетно таишь… Еще порыв — и ты моя: Чего-то жду, жалею я. И в опустившихся руках, И в полных слез твоих очах, И в жутком зное губ твоих Нет прежних радостей святых. 63. «Широкой улицы простор…» Широкой улицы простор Веселью солнечному служит, Но сердца робкого затвор Он блеском выспренним недужит. И желтых занавесок бред В окне за гордой колоннадой Такой мучительный привет… Как сердце бьется за оградой! 64. «Целую смерть… Опять в туманы…» Целую смерть… Опять в туманы Тревогой факелов плыву, Объемля каменные станы И обреченную листву. Я окна темные чарую И, брошен в светлое окно, — Дрожу и плачу и колдую Надежды робкое звено. Внизу мгновенья умирают В шагах и в топотах и в снах, А надо мною рассыпают Тысячелетья звездный прах. И в эти гордые низины, И в долы скорбные земли, Целуя смерть, несу былины, Не зная, где они цвели. 65. «На жадном ложе тех ночей…» На жадном ложе тех ночей Я помню вскрик румян, — Сей страшный миг, что, без речей, Был черной смертью пьян. Я помню ласки без конца, Узывных мыслей бред. О чары, чары мертвеца, Творящего обет. 66. «Нас убаюкали тленные сны…» Нас убаюкали тленные сны, Нам непонятны запросы весны, Кажутся странными дети. Что-то, как камень, на сердце лежит… Только порою недуг шевелит Память о тайном завете. 67. «Ярче всех и всех надменней…» Ярче всех и всех надменней Ты взошла на эшафот. О, не надо больше терний! И упал безмолвный рот. Но в глазах, что неотступно Зверь мечтательный искал, Всё осталось недоступно… Он взбесился… Задрожал… Стало жутко, стало ново, Петлей шею он сдавил, И несказанное слово В смертном хрипе задушил. 68. «Пришла вся в зареве вещаний…» Пришла вся в зареве вещаний, С тоской взывающей в очах: Есть тайна славных злодеяний, Есть сила гордая в мечах. За ней в смятении глубоком Печаль плелась одна, одна… Есть скорбь святая в одиноком. Благословенна тишина. 69. «У камина в летний день…» У камина в летний день Не присядет даже лень. На гробницу зимних дней Не влечет мечты ничьей. Но зимою, в тишине, Мысли стынут на огне. Скоро дети в дом войдут, Шум победный принесут. Бодро веет жизни стяг, Горд и ясен детский шаг. Но на жертвенном огне Всё вернется к тишине. 70. «Кто-то дом построил высокий…» Кто-то дом построил высокий, Такой высокий гордый дом. Зеркальные в нем были окна И флюгер пламенный на нем. У двери каждой сновиденья Надменно сторонились вдруг, Когда чины входили чинно, Тая напудренный испуг. И знал он ветра превращенья, Тот, кто построил этот дом И на приемах улыбался Одним устало-зыбким ртом. Но в этом доме просветленье Рождала ночи тишина, Когда шаги касались сердца И проходила, шла она, Чьи безыскусственны моленья, Чья воля ярче и сильней, Чем память дней, вспоивших душу, Чем злая власть грядущих дней. |
