181. «А то что было — было всё ничтожно…» А то что было — было всё ничтожно, Безликой повседневностью смертей Прошло оно — ненужно, нетревожно, Тая в немом прозрении ночей: В их медленной, безрадостной капели Шагов, шагов, истоптанных листов — Во всем, что сказано без слова и без цели, Тая сокрытую возможность слов. И падали слова на зыбкие страницы, Как заметающие след шаги В дыму и в призраках пурги В обратный путь идущей вереницы. 182. «Где окна стрельчаты, грозны колонны…»
Где окна стрельчаты, грозны колонны, Где в полумраке образа слышны, Где тонет в сводах глубина вселенной Покорством муки, благостью вины, Там под свечами трепетные жены — Их руки непомерным сведены — Там гроб греховный плоти изможденной, Червивой покаянной тишины. Там я — бессмертный. На кресте распятый, Как мумия иссохший и пустой, Зачатый тайной, ужасом приятый, Колеблю венчик святости немой. И предо мной, как осени закаты. Твоей весны грозовые раскаты. 183. «Душа живет в иносказаньи…» Душа живет в иносказаньи. Я снова расскажу себя В земном, в небесном сочетаньи… Твое молчанье полюбя, Твоих колен чуть узкий профиль, Огромный взгляд и низкий лоб, Я принаряженные строфы Кладу в повапленный свой гроб. Как свечи, в пламени, трохеи Чело возносят в потолок И ямбы — синью портупеи — И дактиль… о немолчный ток: Слова, слова, в иносказаньи. В певучем, в звонком, в золотом, В земном, в небесном сочетаньи И в осиянии твоем. 184. «О луч в ночи совокупленья…» О луч в ночи совокупленья: Крик нечестивый? Нет! Иной. Иной в мгновенном озареньи Того, что будет вечной тьмой. О, этот крик сквозь кровь и ветер В крови… Потушены огни… И снова, снова без ответа В ночные эти злые дни. И вот идет уже дозором Позора возвещенный час — Немая тайна уговора, Который был уже до нас. 185. «Прах раскаленный…» Прах раскаленный — языки огня и на ладони след истаявшей снежинки. Дух — душа… И это ты — дитя: не соблазняющий — о нет! — соблазном соблазненный бог. И длится бог, и будет вечно бог, мой бог — неведенье мое — О, жала медленного радость! И тело будет — будет плод — и свежесть божества — роса — на дым ресниц истлевших — на эту ночь — на этот гул во мне. 186. «В ничтожество спешим, как на луну…» В ничтожество спешим, как на луну. Вот пробили часы, и дрожь прольется На гроздь руки, на звон, на тишину — В бездонные воздушные колодцы. Проходит день, но нет ему конца. И смерть идет. И это лишь начало. И мы глядим в постылое лицо Бесчеловечной женственной печали. Иными быть? Но это ведь из пыток, Иль чуда слиток… Светом изойди, Пока, как солнце, полн еще избыток, Пока тебе с безумьем по пути. ПИСЬМЕНА ВАРШАВА, 1936 187. Письмена Le vent se lève — Il faut tenter de vivre. Paul Valéry 1. «В слезах, в занозах, в судорогах…» В слезах, в занозах, в судорогах Вопит душа, которой нет. И бьются в корчах недотроги — Тела, которых тоже нет. Будь разудалым в это лето. Коль душно, высади окно. И встань, и жди с рукой воздетой. А я устал. А мне темно. И я таю в сознаньи чахлом, Которое, быть может, есть, Глухую ночь, глухие страхи, И мне во тьме ни встать, ни сесть. Кричи, вопи, моя обида. О, плоти злые семена, И ты, бесплотный мир Эвклида, И те и эти письмена. 2. «Какая вещая зараза…» Какая вещая зараза Простоволосая жена. Глуха. Слепа. Глядит в два глаза И слепотой озарена. На крыше снег. Под крышей зыбка, Совокупленье и очаг. Над каторжной моей улыбкой Отцовства восколеблен стяг. Жена… жена… Сырая ляжка, Плотской мучительный дурман, Приносишь синевы в бумажке И солнца жидкого стакан — На балаган, на триолеты… Кому чего? О, исполать Тебе, воспетой и отпетой, За продувную благодать. |
