144. «Тысячелетия таю…» Тысячелетия таю. Дышу усталостью познанья. И в нем опять мое дыханье Находит глубину свою. Я перекинул мост к путям, Где на волах провозят громы. Снопы лучей, снопы соломы Мой возглавляют дом и храм. 145. «Там наши комнаты — два сердца — были рядом…»
Там наши комнаты — два сердца — были рядом. И в коридоре пахло уксусом и свеклой. На площадях заря роняла в наши взгляды Костелов древних вечереющие стекла. Мы проходили мимо лавок и кофеен. Цвела в витринах верная продажность. Мы проходили мимо лавок и кофеен Так много раз. И, помню я, однажды К сапожнику зашли мы туфельки примерить — Шевровые, воздушные, из сна и кожи. И было всё: сомненье, нежность — всё без меры. Шевровые… воздушные… из сна и кожи… 146. «О нежности еще два слова…» О нежности еще два слова. Еще одна моя слеза. Отныне — не найти иного! — Обетом я сковал глаза. Обетом зла и ненависти, Обетом похоти и лжи… Одним движеньем детской кисти Холодный ум обворожи. Но от ступени до ступени: — Земные дни… года… года… Но в долгой, но в жестокой лени Тебя забуду навсегда. Еще одна слеза… Сегодня Сквозь жизнь, сквозь сон, сквозь зеркала Рукою неправдоподобной Ты дверь открыла и ушла. 147. «Я дверь открыл. Я думал: не она ли?..» Я дверь открыл. Я думал: не она ли? За дымкой пепла вы ее узнали? Зачем молчите вы? Зачем вы смущены? В смущеньи ласковом вы кажетесь смешны, Когда, ее не видя, вдаль глядите: Какая жизнь на острове Таити? Что жизнь! Мне дорог этот мертвый кров. И ближе всех уже ненужных слов: Никто. И повторяет ветер в щелку: Никто. Ни даже пряди шелка Ее волос. И сердце явственней: никто. И тише, глубже и навек: ничто. ДУША В ИНОСКАЗАНЬИ ВТОРАЯ КНИГА СТИХОВ ПАРАБОЛА / БЕРЛИН 1935 148. «Осенний день… и закипают слезы…» Осенний день… и закипают слезы, Как витамины в сереньком плаще Здоровья, пользы. Что же нам дороже, Чем духа жизнь в тугой земной праще? Ты голод облаков и листьев жажда. Твой шаг — во взмахах мельниц ветряных, В дыханьи свежем с заревого пляжа — Сечет туманы, сны и пелены. Ты утром, вечером — всегда сквозь битву Всех предрассудков — сердце, разум, дуб И то, что попрано, что позабыто И отдано забвению на сруб. Ты явственнее всех, ты всех нежнее, Ты девушка на каждой смене лет, Где пустыри, где черный ветер веет И где тебя так ощутимо нет. Ты так живешь в плену у Мукомола, Так сходят тропики в наш хмурый сад. И утро каждое — цветы и пчелы, И каждый день — завещанный наряд. 149. «В покорстве мудрости пытливом и глубоком…» В покорстве мудрости пытливом и глубоком Я завершаю день познанья и забот. Часы мои текут, несясь глухим потоком, Не различая бездн, не находя высот. И наяву — во сне, в движении — покое, Двух полюсов в себе являя тайный смысл, Стихаю ныне в бесконечном ровном строе Себе довлеющих непостижимых числ. И длится ток судеб, — загадочен, безмерен, — В людских слезах, в проклятьях, в нежности, в хуле. Покорство мудрости… Зачем, чему я верен, Свой завершая день на каменной земле? 150. «Земля и ломоть сна и золото в ночах…» Земля и ломоть сна и золото в ночах… Дрожит фонарь, и лужа на панели Вдруг отразила вечер, вечность, страх — Всё, что мы видели, но проглядели. Я падаю на дно, кувыркаясь, крутясь, В былом, в небывшем страстно цепенея. И отраженный вечер повторяет вязь: Креузы гибель, торжество Медеи. С утра ты будешь здесь… И руно я сложу К живым твоим стопам… И встану одинокий В пролете долгих дней на серую межу, Где нет ни совершенства, ни порока. 151. «За облака и выше — до небес…» За облака и выше — до небес, До сереньких страниц, до мысли, Идущей в мир с ружьем наперевес, До сумерек, где сны повисли, Где шлепанцами смерть моя стучит, Такая древняя персона — И до утра сурово шелестит Наследьем Гёте и Платона. Но выше — до твоих колен, Пред плахою склонив колени, И здесь кончаются у вечных стен Все мысли, все ступени. 152. «Грозясь и стекла вышибая заревом…»
Грозясь и стекла вышибая заревом — и окна чуть дрожат — И на пуантах в башню — с башни вдруг: фигурам становиться в ряд! И королева в синем, в черном, и шелка ее шуршат — и взор Ресницами-гирляндами во двор: менять и повторять узор. Чей ход? Грозясь, смеясь, ресницами: чей ход? и палец на устах: Ход короля. Ход королем. Ход предпоследний — и последний: ах! И башней: шах! — и башней: мат! — и с башни вниз, во двор, во прах. Зачем? Затем, что ночь сменяет день. Сменяет ночь и зарево поэм. |
