111. «И снова бродит даль. И снова…» И снова бродит даль. И снова Пустым фургоном у ворот, Под знаком дня очередного, Приемлет день свой груз забот. Но девушка поет иная, Не та, что отцвела вчера. Кручинных птиц иная стая С могильного летит бугра. И облака встают не те же, Что день вчерашний стерегли, То гуще и смелей и реже Вплетая тень в лицо земли. Не тот же луч призывно золот, Не тот же в сердце перебой — Там, где над бездной день расколот Поющей девушкой земной. 112. «Весеннее небо, весенний погост…»
Весеннее небо, весенний погост. Напев похоронный так прост, Как будто Успенье приходит весной, Как будто цветенье — покой. Ведут и уводят аллеи крестов, И мнится — без песен, без слов — Весна сочеталась со смертью моей Под сенью зеленых ветвей. И солнце склонилось. И день изнемог. И тихо — за синий порог — Покорно ступая, несут, пронесли Последнее утро земли. 113. «Я облечен посланьем быть великим…» Я облечен посланьем быть великим… Где б ни был я: на площади, в дому — Я восхожу вещать пред тайны ликом, Что тайны явь дана мне одному. Вкруг камня тень, как катафалк шатучий, Ползет по светлым тающим следам, Я призван — через бездны, через кручи — Вести за солнцем к огненным путям. Но и в моей душе ветра, туманы, Зола и дым — испепеленный кров. Я призван возмещать души изъяны Косноязычьем непомерных слов. 114. «Я вижу мир… Постиг я кабалу…» Я вижу мир… Постиг я кабалу И камбалу, зонты и горизонты, Всё спутано, всё смежно… За хулу Меня накажут трезвые архонты. Но есть мечты, есть мысли легче тени: Следишь ветров и дней круговорот, Жука паденье, смелой птицы лет, Копченой рыбицей сознанье пенишь. И вот опять на блюде голубом Лежу я — камбалою пропеченной, Сияя смертным и съедобным сном, И вожделением, и тайной отраженный. Часы звенят о вечности, о чуде, О буднях… буднях… буднях… И на блюде, Где в смежности и спутанности снов Мелькают тени тающих паров, — Дымится плоть, съедобная, немая — Моя душа, душа моя живая. 115. «Чем темней, чем глуше на кладбище…» Чем темней, чем глуше на кладбище, Тем тревожней поступь тишины. То не птица мечется и свищет, То не певчих голоса слышны. То молчанье медленно роняет Не росу, не слезы… Канет и звенит… Вспомни! Вспомни! Смерть не всё сжигает. Слишком тихо у могильных плит. 116. «Я сегодня, радостью согбенный…» Я сегодня, радостью согбенный, Мудр и ласков, сокровенно тих. Музыка моя — проникновенный Величавый пятистопный стих. Близок сердцу сон любви и крова… Плоть благословивший добрый Бог — Бог роняет жертвенное слово В хмурь, в бездолье, в кривизну дорог. Растворившись в кисти виноградной, Весь в соку, в брожении земном — День ложится тяжестью отрадной, Гулкой песнью опоясал дом. 117. «Закрыть глаза и с тишины погоста…» Закрыть глаза и с тишины погоста Отпрянуть вновь в заветную весну, Давно страшась и подвига, и роста, И полюбив докучную вину. Глядеть в глаза, которые не помнят Глумливых дней паденья твоего, И слушать смерть, идущую вдоль комнат На тихое земное торжество. Закрыть глаза… Сжигая мысли пламень, Изжить себя, стать снова только сном. И тишину, и исщербленный камень Признать своим заслуженным концом. 118. «Подай мне милостыню, Боже!..» Подай мне милостыню, Боже! Всё, что вершится на путях, Что сердце жадное тревожит — Всё только прах, цветущий прах. Не счесть земных крикливых весен. Душа безумна и темна, Пока не всходит сердца осень, Предсмертной мудрости весна. Любовь… но это так печально… Всё, что вершится на путях: Мельканье лиц и дым вокзальный — Всё только прах, цветущий прах. Будь милостив! Подай мне, Боже, На бедность, чтоб в последний час Благословил я смерти ложе И тьму опустошенных глаз. 119. «Я помню день и дом. Самозабвенно…»
Я помню день и дом. Самозабвенно Я ждал, в тишайшем сне окаменев. Так ждет земля, чтоб благости весенней Принять несрочный золотой посев. Пусть день ушел. Пусть всё тоска и небыль. Единый день безумством не зови! Я помню день, и дом, и много неба Над домом и над днем моей любви. |
