Детдомовцы были организованы, держались вместе, рассуждали, несмотря на одинаковый с нами возраст у тех, кто был в нашем классе, гораздо взрослее. Здесь сказался, конечно, их жизненный небольшой, но страшный опыт. И одеты они были получше, чем мы. Многие из нас, чего греха таить, в те времена одеты были кое-как. И говорили они немного не по-нашему, а «по-городски». И если уж выкладывать все начистоту, то мы были уверены, что и питаются они намного лучше нас.
И никак не задумывались мы, что они — детдомовцы, к тому же большинство ленинградцы. За редкими исключениями у большинства из нас отцы, братья, даже старшие сестры были в армии. Вот мы вроде и не видели разницы между нами и ними, ибо семей в полном составе почти ни у кого не было, а нашим матерям не всегда хватало времени обращать на нас внимание. Но ведь все же у нас были — были! — матери. И была надежда, что вернутся и другие члены семьи. Не понимали мы в детском своем эгоизме, что у них-то никого и никогда не будет. И никто в их жизни не вернется.
Короче говоря, отношения в нашем классе сразу же стали натянутыми. Тем более что у нас верховодил мордвин Яшка, а мы решительно все признавали его диктат. У детдомовцев же оказался свой заводила — Эрик. А в одном классе два коновода, как известно, ужиться не могут.
Мелкие стычки начались сразу же. По пустякам. По самым что ни на есть мелочам. Скажем, приспособление для писания мы называли «ручка». И учительница наша говорила «ручка». А они — «вставочка». Вот вам и повод для конфликта, повод для задирания друг друга и для ссор. До крупных ссор, к счастью, не дошло. И хотя отношения оставались крайне натянутыми, чуть ли не враждебными, в открытый и грубый конфликт это не выливалось. Спасла начавшаяся весна.
Ах, как мы ждали весны!
Но ждали не пения соловьев, не запаха черемухи или сирени. Не рассветов или закатов. Голодновато стало в эти годы в нашем селе. И ждали мы весны, а еще больше лета как сытого времени. Как времени, когда можно было кое-как прокормиться самим, не канюча надоедливо: «Мам, я есть хочу…»
Весна, а особенно лето обещали сытость.
Сейчас многие, и неплохо, пишут о красоте цветов и трав, об их целебных свойствах. Восхищаются, умиляются красотами природы. Но не многие обращают внимание не на эстетическую, так сказать, сторону весны и лета, а на то, что природа, пробуждаясь, предлагает нам огромное количество еды.
Чего только мы не ели!
Как-то Яшка, белобрысый подросток, выделявшийся и ростом, и силой, заявил мне:
— Вот дали бы килограмм хлеба да коробку спичек, я бы в лесу неделю хоть бы что прожил. И не охнул. А ты?
— И я тоже, — с готовностью поддержал я Яшку.
Появлялись первые опенки, а потом и другие грибы.
Тащили мы домой матовые листочки щавеля, первые, нежно-зеленые побеги крапивы. А по дороге можно было выкапывать и жевать луковички цветов, которых и названия-то мы не знали, закусить молодыми хвощами, пестами по-нашему. Годились и первые листочки липы. И болотные дудки, с которых обдирали кору. Но те надо было различать: среди дудок попадались и ядовитые.
Все наливалось вокруг соками, все прорастало, бродило, набирало силу. И близким было лето. А оно несло и ягоды, и грибы, и клеверную кашку, опять же годную в пищу. И другую кашку — так мы ее называли, — из зонтичных: у нее можно было есть стебель.
А нераскрывшиеся цветки акации! А семена клена! Господи, да чего мы не ели! Опасно только говорить об этом сейчас. Вдруг нынешний подросток попробует на вкус все эти произведения природы. А ведь известно, какие балованные теперь у детей желудки…
А как сочили сок! Не березовый — то само собой. А с молоденьких сосенок подкорковый слой. Снимали его ножом, а еще лучше — проволокой. Длинными белыми лентами. И с наслаждением жевали.
Возможно, потому и выросли, и не зачахли. Правда, третьего вытягивания, как говорили потом, на приписке в армию, врачи, у нас не получилось. И оказалось большинство из нас коротышками. Ну и что? А возмужали, окрепли — начали сталь варить, и хлеб растить, и стихи сочинять. И в космос полетели. Вот тебе и коротышки! Вот тебе и военное детство!
Особое место в наших связях с природой, помимо этого, как у первобытных людей, собирательства, занимали рыболовство и охота. Но надо сказать, что, по-видимому, инстинктивно — вот где раздался и отозвался в крови голос предков — мы берегли природу. Не занимались разбоем, не притрагивались к самке на гнезде, не брали лишнего. Знали, чувствовали, что придется возвращаться нам сюда, в мир природы, и завтра, и послезавтра. И если перероешь мох, раздерешь грибницу, если разоришь гнездо, то ни завтра, ни осенью ничего не жди. А война, по детскому нашему разумению, казалась нам бесконечной. Значит, надо было рассчитывать запасы и дары поля и леса надолго.
Но птичьи яйца мы собирали. Особенно грачиные. По одному, по два из гнезда, чтобы не разорять совсем. Словно хозяйки по курятникам, делали обход и осмотр грачиным гнездам. Шумная досталась нам «ферма». И мы знали, где можно брать, а где уже птицы начали насиживать.
Жили мы с Яшкой и еще одним нашим дружком, Димкой, неподалеку от школы, которая размещалась в бывшем помещичьем доме. Потом там обосновался детдом. Но в парке со столетними дубами, липами, вязами, с акациевыми аллеями считали мы себя полными хозяевами. И детально изучили каждый его уголок.
А грачей в парке поселялась уйма. Бывало, на одном дубе висело до десятка шапок-гнезд. И мы карабкались по сучьям, а грачи кружились над деревом оглушительно галдящей стаей. Но мы их не боялись, они боялись нас.
Остальные деревенские ребята «промышляли» больше в лесах, на лугах, у речки. А парк как-то оказался «сферой нашего влияния». И даже кое-кто из ребят называл его при Яшке подхалимски «Яшкин парк».
Яшка и впрямь чувствовал себя здесь владыкой. Мы с Димкой неплохо лазали по деревьям, но Яшка забирался на такую высоту, к таким с виду недосягаемым гнездам, что даже у нас голова кружилась. Цепок он был невероятно. И смел. Гонял змей — и они здесь встречались — гибким и свистящим ивовым прутом, хватал руками ужей. Отлично плавал, нырял через всю нашу, небольшую, правда, речку. Был, разумеется, нашим кумиром. А мечтал он стать летчиком, пойти в армию взамен погибшего отца и «добить фашиста в его логове», как он, вычитав где-то, не раз говорил нам.
Но наше собирательство, конечно, не всегда было безобидным для природы. Не одной травкой мы были сыты. Откровенно говоря, мы ставили силки на грачей, ловили их и жарили на костре.
Правда, мы от кого-то услышали, что грачи, дескать, «сушат парк». И этим принятым на веру утверждением как бы оправдывали свой вандализм. Но никуда не денешься, хоть не часто, но совершали мы такие поступки. Что было, то было…
Вспоминается тот день, весенний, весь какой-то голубой. Голубым было безоблачное небо и даже сам воздух. Голубела речка, видневшаяся через негустую пока зелень парка.
Занеся учебники домой, мы — я, Димка и Яшка — отправились в парк. Отправились не как обычно, со свистом, с гиканьем, а как следопыты — тихонько, осторожно, не торопясь. Димка сказал:
— Теперь детдомовцы каждый день по парку гуляют. И Эрька по деревьям лазает. Я сам видел.
— Лазает, — хмуро буркнул Яшка. — Гуляют. Им что, позанимались, поели — и айда на прогулку. А тут от мамки сто заданий. Да жди с пустым брюхом, когда она с работы придет. Ну, ничего, мы сейчас жратву раздобудем. Спички и соль есть. Хлеба вот нету. Было дома маленько, дак Ленке с Танькой скормил.
Через полчаса мы уже шагали к укромному месту, где всегда разводили костер. И была уже у нас добыча — грач.
Шли мы по акациевой аллейке и вдруг на повороте нос к носу встретились с тремя детдомовцами. Яшка моментально отвел руку с добычей за спину.
А перед ним стояли Эрик и двое его довольно тщедушных спутников.
Эрик был темноволос, темноглаз и по-мальчишечьи красив. Любил он щеголять мудреными словечками, которых мы не понимали. Рассказывали, что его отец был профессором, а теперь из всей семьи остался один Эрик.
