— Так-то вы изучаете географию? Очень далеко. А где Урал, знаешь?

— Да…

— Так вот — он рядом.

Невозможно было не отправиться в горы. Без поддержки Алмахшита я не в состоянии принять столько решений, сколько свалилось на мою голову. Да и просто не имел права принимать их без него, самого близкого нам человека.

Вся многочисленная семья оказалась на месте, кроме самого Алмахшита. Когда я увидел здесь и Нана, почувствовал что-то вроде ревности. Словно она, охладев сердцем, изменила нашей семье.

— Смелей, не стой у порога, как незваный гость! — с мягкой улыбкой сказала она.

Я приблизился к ее постели, бережно взял протянутую ладошку.

— Слава тебе Господи, что вернулся живым и невредимым. А как девочки?

— В здравии.

Она так подробно, в деталях, расспрашивала о моей поездке, что я диву давался. Что только ее не интересовало: живут ли там осетины, какова степная земля, что может на ней уродиться? И больше всего изумилась, узнав, что там не было гор.

— Как хорошо, что у Дунетхан все вышло без сучка и задоринки… Вот как Бади одна будет жить, ума не приложу… С минуты на минуту и Гаги должен появиться.

На веранде скрипнули половицы.

— Кажется, он…

В двери показался Алмахшит.

— О! Какой у нас гость!

Я поспешил навстречу. Обменялись крепкими рукопожатиями.

— Давай рассказывай, выкладывай новости. Ну как — покорил целину? Все залежи перепахал?

— Знал бы, какое раздолье там, сколько плодородной земли!

— И до сих пор ни у кого руки не доходили до нее?

— Веками степь лежала нераспаханная.

Когда перешли к делам собственным, разговор сбился.

— Бади говорит, что не побоится и одной оставаться, — сказал я.

— У-у-ух! — глубоко выдохнул Алмахшит. — Нет, нельзя допустить, чтобы девчушка оставалась одна.

— Да и я так думаю.

— За такую девочку всегда беспокойства хватает, а тут одна… Как можно допустить такое!

— Хоть бы сюда перебралась, что ли, — вставила Нана. — Дом дяди не чужой для нее.

Но у Алмахшита семья — рота целая: четыре дочки и четыре сына. Да еще жена и мать его, Нана. Боюсь, не будет здесь Бади спокойнее. Ясно это и Алмахшиту, а то не прикинулся бы глухим в ответ на слова Нана.

— А чем худо было бы ей в интернате? — спросил Алмахшит таким тоном, словно и сам не верил, что там может быть хорошо. — Живут же там и такие, у кого есть мать… и отец… И Бади сможет…

— Это о каком интернате идет речь? — поинтересовался я.

— В Цуалы — рядышком. Вон под той горой, внизу. И к нам бы прибегала. Мы и присмотрели бы за ней…

В тот же вечер я вернулся домой, так и не договорившись ни о чем определенном. Да и трудно было решить без самой Бади. Когда я отправлялся в горы, об интернате и не заикались. Сам-то я подумывал о подобном варианте, но при этом имел в виду интернат в городе, чтобы мы трое были в одном месте. И потом один Бог знает, найдется ли там место для нее. А без желания самой Бади вообще ничего не предпримешь. Хотя меня она слушается, и больше того — готова по первому моему слову в огонь и воду, но я-то не могу самолично, не считаясь с ее желанием, решать ее судьбу. Сама из родного дома она не собирается уходить. Так смогу ли я выдворить ее насильно или хотя бы вынуждать к этому?

Обе сестры знали о цели моей поездки и с нетерпением ждали меня. Я без обиняков выложил им все, да и зачем было утаивать правду. Бади расплакалась. Больше всего ее мучила мысль, что дом наш превратится в опустевшее гнездо. Себя ей тоже было жалко: мы-то все в сияющем огнями городе жить будем, а ей суждено прозябать в этой глухомани среди гор.

— Если тебе там не понравится и очень уж затоскуешь, я незамедлительно заберу тебя оттуда, — успокаивал я ее, не зная, что можно предложить еще в данной ситуации.

Она, разумеется, понимала, в какой переплет мы попали и что иного выхода пока не предвидится. Но внутренне ей было трудно смириться, и она мучилась. Да и нам было не легче. Разве есть что-нибудь дороже сердцу, чем родной порог, чем родительский дом! А она вынуждена покидать его. Заколоченные наглухо окна, амбарные замки на дверях — кровь стынет, когда представишь себе такую грустную картину… Будут ли называть наш необитаемый дом «домом таких-то» или он станет «домом, в котором жили такие-то»?

Что оставалось Бади — она согласилась. Но сказала, как отрезала:

— Если не будете навещать меня каждое воскресенье, убегу. Если вы не появитесь хотя бы в одно воскресенье, в понедельник меня там не будет!

Как и договорились с Алмахшитом, мы стали строить планы, куда девать домашнюю живность. С коровой дело посложнее, и пусть оно потерпит. С козой же и овцой тянуть нечего. Говорят, покупать хлеб — это дорого, а вот продавать — дешево. Так и у нас. Когда обзаводились скотинкой, на базаре она стоила дорого. А когда подоспела пора сбывать ее с рук, цены упали ниже некуда. Темиркан недавно побывал на базаре в Христиановском и рассказал, что за овцу больше четырехсот рублей не дадут. Может, говорит, чуть позже, ближе к праздникам, скот подорожает, но нам-то ждать некогда. Не зря Нана повторяет, что у бедняка и дорогую-то вещь только по дешевке купят.

В ближайшее воскресенье мы с Темирканом снарядились на базар. До Джермецыкка козу и овцу мы чуть ли не волокли за собой, а потом привязали их одну к другой и погнали впереди себя.

Темиркан оказался прав: за отменно откормленную овцу мы выручили лишь триста восемьдесят рублей — считай, чуть не задаром отдали.

Удивительное это дело — торговать. Продавец набивает цену, покупатель сбавляет. Откуда только у покупателей столько замечаний и придирок набирается?! А продавец где столько слов находит, чтобы расхвалить свой товар, лицом показать? У покупателя и у продавца цели разные: один метит купить подешевле, другой сбыть подороже. На этот раз в выигрыше оказался покупатель. Еще по дороге на базар за овцу нам давали четыреста рублей, но ударить по рукам мы не решились. Не послушались мы житейской мудрости: какую цену первой предложат, за ту и отдай… А козу — ту и вовсе за триста рублей уступили.

Бади не решалась сама забрать свои документы из школы, и мы отправились туда вдвоем. Директор не мог успокоиться, пока не выспросил все подробности и не разузнал всю подноготную. Лишь после этого велел секретарше принести документы Бади.

— Если там не слюбится-стерпится, возвращайся без стеснения: всегда рады принять назад, — говорил он, провожая нас до самого выхода.

В тот же день мы прибыли в Цуалы. Директор интерната был другом Алмахшита.

— Привел к тебе племянницу, — начал Алмахшит. — Очень хорошая девочка. Ей еще два года надо учиться. Присмотри за ней.

Просмотрев бумаги, директор удовлетворенно сказал:

— Отметки хорошие. В этой школе требования высокие. Если там она училась успешно, значит, у нас будет среди лучших учеников.

Он вызвал воспитательницу, которая провела нас в общежитие, показала Бади комнату, где она будет жить вместе с другими девочками. При этом воспитательница сочла нужным заметить, что девочки эти из хороших семей.

Бади настояла, что проводит меня. Когда я садился в автобус, она вновь затараторила:

— Приезжайте в воскресенье. Помни, буду очень ждать…

Автобус тронулся, вдруг какая-то женщина, спускавшаяся с горы, принялась махать руками и что-то кричать. Шофер обождал ее. Я заметил слезы в глазах Бади. Про себя досадовал на опоздавшую к автобусу женщину, которая спешила к остановке. Не остановись автобус, мне не пришлось бы видеть эти слезы и не возвращался бы я домой в подавленном настроении.

Дом наш будто ослеп. Когда Дунетхан одна в доме, никогда не зажжет лампу. Сидит в темноте и терпеливо ждет. Странная привычка. Я намеревался возвратиться засветло, но не получилось. Дунетхан сидит опять в темноте, и попробуй узнай, о чем она думает. Войти в дом без стука — напугается, постучать — еще хуже. Однажды, когда она была еще маленькой, я как-то, спрятавшись за углом, пугнул ее в шутку. С тех пор она стала очень боязливой. Хорошо еще, заикой не стала. Хоть бы Хуыбырш залаял. Так нет, он еще издали узнал меня по походке и только ластится, подпрыгивая от восторга. Я решил громко поругать его. Но без толку; никто не выглянул.