Кажется, что это не село, а лес. Особенно часто у нас встречается вишня. Летом мы не знаем, куда ее девать. Свой или чужой, взбирайся на дерево и рви, сколько тебе захочется. Никто на тебя в обиде не будет. Ведь это всего лишь вишня!

Ничего плохого не скажешь и о наших реках. Зимой они не замерзают, летом вода в них холоднее льда. Не только жители Джермецыкка, куда мы ходим в школу и на базар, но и жители других соседних сел приезжают на наши мельницы молоть зерно. О рыбе, что водится в реках, я и говорить не стану, потому что слава о нашей форели разошлась далеко вокруг.

Электрический свет не во всех селах появился сразу, у нас же он с каких пор горит! Провода Беканской электростанции прошли через Барагуын, так что наши дома были в числе тех, у кого свет зажегся первым. Сколько веселых насмешек претерпели мы из-за земляной груши — кервеля, а в голодные военные годы кервель спас от голода не один десяток людей.

Ну вот, я, кажется, увлекся и стал расхваливать свое село, как тот кулик — болото. Но что, если достоинств у него и в самом деле больше, чем недостатков. Во всяком случае, для меня нет на этой земле места, дороже моего родного села. Ничто не доставляет мне такого удовольствия, как вид холмов вокруг села, ничто так не радует, как пронзительно синее небо и золотое солнце над ними!

Вон Каууат. Если бы я не завидел его с околицы села, мне бы показалось, что мир перевернулся, ведь все те годы, что я провел здесь, Каууат стоял перед моими глазами. Когда-то там размещались овчарни и мы ходили туда за кизяком. Этим древним видом топлива когда-то пользовались наши отцы и деды, кизяк обогрел немало бедняцких жилищ. Ну а глиной, доставленной из Каууата, еще и сегодня обмазаны стены нашего хлева.

Старожилы рассказывали, что когда-то на Каууате смастерили приспособления, с помощью которых из подсолнечных семян давили масло. Там же вроде бы были найдены запасы каменного угля, правда, их пока решили не трогать до лучших времен. Скорее всего эти времена давно настали, однако об угле почему-то больше никто не вспоминает. Забвению порой предаются не только мелкие дела, но и крупные.

Холмы Карджына и Джермецыкка поднимаются высоко, но и Каууат рядом с ними выглядит достойно. Есть в его суровой внешности нечто горделивое. Он лежит вытянувшись, формой своей напоминая большой продолговатый батон. Впрочем, все в природе красиво, уместно, соразмерно.

Слева взгляду открывается цепь белоснежных горных вершин, ниже линии гор — поросшие лесом холмы, зеленые луга, просторные ровные поля. Смотришь на эту сказочную красоту и понимаешь, как едина, сплочена природа, и в это единение составной частью входит и мое родное село с его высокими тополями и прямыми улицами, с серебристыми ручьями и говорливым Уршдоном, с его сердечными и хлебосольными людьми.

Каждому из нас дорого место, где ты родился, место же, где родился и вырос, — дорого вдвойне. Мои предки родились в горах, там же увидели свет мои мать и отец. Там, в горах, прошла жизнь многих поколений их и моих предков. Могу ли я не дорожить горами! Люблю я их безумно, меня влечет к ним неведомая сила. Не раз и не два доводилось бывать мне в горах, я посетил родину отца, побывал на родине матери, и все же есть какая-то особая, ни с чем не сравнимая прелесть в моем родном селе, сердце воспринимает его с обостренным чувством нежности.

Направляясь в село, я рассчитывал избавиться от тревожных мыслей, на деле же оказался вовлеченным в их водоворот. Да, от жизни не убежать, в противном случае каждый старался бы схорониться где-нибудь в укромном местечке и жил бы себе припеваючи, без всяких забот и треволнений. Хотя порой и говорят, что человеческая жизнь коротка, она способна вместить в себя многое. Ее с лихвой хватит на то, чтобы вкусить от сладкого плода счастья и испить из горькой чаши беды. В отпущенное тебе судьбой время ты вполне можешь оступиться — кто из нас не ошибался? — но этих же весен вполне достаточно для того, чтобы, исправив ошибку, идти дальше. Будь иначе, многократно воспетое, хваленое благоразумие природы было бы лишь неудачным измышлением человечества.

С кладбищенского холма мне открылось все село целиком. Если до сих пор я видел только его «голову» и «туловище», то теперь появились и «ноги». Никогда прежде оно не казалось мне таким маленьким, уютным, должно быть, сказывалось мое долгое отсутствие здесь. Особенно крошечной выглядела околица села, куда я, бывало, прибегал в поисках нашей живности. Как и прежде, здесь с удовольствием пасся скот: телята и ягнята, гуси и овцы, тут же слонялся чей-то ослик. Судя по всему, тесноты из них никто не ощущал, всем места хватило. Здесь, на лужайке, можно было вдоволь порезвиться и передохнуть, пощипать травки и полежать в тени.

Нет, не выбежал мне навстречу Хуыбырш, как бывало прежде. Мне это показалось недобрым знаком. Дом, в котором нет собаки и кошки, выглядит необжитым, недостает ему какой-то теплоты. Зато, будто из-под земли, появился наш пушистый серый кот, видно, обязанности Хуыбырша он взял на себя, вот и трется то об одну мою ногу, то о другую.

Я опустился на ступеньку лестницы, ведущей в коридор. О том, что могут испачкаться брюки, я и не подумал. Здесь, бывало, садилась Дзыцца после рабочего дня. Мы сразу с веселым гомоном окружали ее. Как недавно это было и как давно! Вот соседский дом. Многое изменилось в жизни соседей, самые старые успели умереть, молодые достигли среднего возраста, дети подросли, а четырехугольное окошко их дома по-прежнему, неуставая, глядит на мир. Дзыцца часто вспоминала, как щедрая Надыго угощала ее через это окно. Особенно ей запомнился соседский квас, холодный и вкусный. «Бывало, — рассказывала Дзыцца, — работаю в поте лица на огороде, занимаюсь прополкой или окучиванием, под жгучими лучами солнца едва держусь на ногах, только надумаю сходить домой выпить глоток воды, а Надыго уже тут как тут, каким-то чудом узнает о моей жажде. Откроет окошко, с улыбкой протянет мне большую полную чашу, полную ледяного кваса. Пьешь его и чувствуешь, будто перерождаешься, словно в чаше не квас, а настоящий бальзам».

Дом наш стоял целый и невредимый на том самом месте, на котором я оставил его в прошлый свой приезд. И яблоня все также высилась во дворе. Только ветка, на которой росли самые вкусные яблоки, теперь стала засыхать. В огороде, как в былые времена, паслась скотина. Урожай давно убрали: кукурузу, картошку, фасоль, тыкву, но для скота осталось еще достаточно лакомств: трава, кукурузные стебли, тыквенные листья, недозрелые кочаны кукурузы, картофельная мелочь — ничего не пропадает зря. Все это отыскивают на земле, под опавшими листьями коровы, овцы, свиньи. От них не отстает гуси и утки, так и рыщут они по уголкам сада, уплетают вкусную и редкую пищу. Подобно другим садам и огородам, наш огород осенью полон всякой скотины и птицы. Что общего между этой явью и тем, что привиделось мне во сне!.. Выходит, не каждый сон оказывается вещим. И слава Богу!

Я едва успел войти в дом и переброситься с Бади парой слов, как в гости пожаловали Темиркан и Бесагур — друзья моей далекой детской поры. В юном возрасте у человека бывает немало друзей, прежде всего среди сверстников, соседей, одноклассников. После этого границы дружбы значительно расширяются. Растет число друзей, и все же наиболее близки сердцу те, кого ты узнал еще в пору детства и в преданности которых не раз убеждался. К их числу как раз и относятся Темиркан и Бесагур. Во многом с ними схож и Хацама. Никогда он не дал мне повода усомниться в своей честности и искренности, но поскольку срок нашей дружбы с ним поменьше, я считаю Хацаму просто младшим среди братьев. А младшего вроде бы принято любить даже больше других.

— Каким солнцем, каким дождем тебя занесло? — улыбаясь, трясет мою руку Темиркан. — Обычно ты по воскресеньям приезжаешь.

— Вот соскучился, проведать вас решил, — отвечаю я. — Заодно, глядишь, и для газеты какой-нибудь материал подвернется.