Да, я же хотел рассказать, как мы скот пасли.

Овцы спокойно щипали травку. Я, опершись на палку, глядел за ними. Смотрю, из-за бугра показался военный. Сердце так и подпрыгнуло: а вдруг Баппу?! Я бросился ему навстречу, мне даже показалось, что я узнаю его. И Дзыцца подошла поближе. А военный, тяжело ступая, прошел мимо нас. Поздоровался по-русски. Наверно, из Джермецыкка — там русские живут. С тех пор как увижу военного, сразу отца вспомню. Дунетхан тоже ждет его, потому и вишни для него спрятала. Дунетхан умеет делать тайники. И не так-то просто их найдешь. Перед Новым годом Дзыцца обычно печет пирожки. Мы с Бади тут же их съедаем. А Дунетхан то там спрячет пирожок, то здесь… В конце концов я все-таки их нахожу, и тогда дело кончается слезами. И сейчас для вишен нашла хорошее место, думала, что никто не разыщет ее тайник. Да никто бы и не разыскал, если бы я не затеял уборку.

Я вынес банку с вишнями и снова закрыл дверь на замок.

— Зачем запираешь?

— Чтобы вы не пачкали. Я сегодня целый день убирал.

Скрипнула калитка. Дзыцца идет. Девочки, обгоняя друг друга, побежали ей навстречу, повисли на ней.

— Подождите, — улыбается Дзыцца, — дайте мне пройти!

Бади схватила ее сумку и волочит по земле. Дзыцца присела на ступеньки. Бади сразу полезла к ней на колени.

— Ну вот, — вздохнула Дзыцца. — скоро невестой станешь, а все на руки!

Но Бади, не отвечая, устроилась поудобнее. Дзыцца одной рукой прижала ее к себе, другой — обняла Дунетхан. Я сел рядом с Дзыцца и с нетерпеньем жду, когда же она войдет в дом. Но Дзыцца вечером любит посидеть здесь. Усталость понемногу проходит, и тогда она берется за домашние дела.

Но вот Дзыцца и отдохнула.

— А почему дверь на замке? — удивилась она.

А я уже тут, с ключом.

— Сейчас открою…

Как же довольна была Дзыцца, когда увидела, как я все убрал в доме! Дунетхан и Бади тоже хвалили меня. Всем это было приятно.

Ничего, Дзыцца. Я еще много раз порадую тебя. Все простишь мне. Даже то, что я курил однажды. Она тогда очень рассердилась. Будто, кроме меня, никто никогда не курил. Агубе и сейчас курит, и Хадзыбатыр, и Хаматкан… Зачем так волноваться из-за этого? Боится, что плохим человеком вырасту. А чего бояться? Я больше никогда не обижу тебя, Дзыцца. И курить не буду. Видишь, как я хорошо все убрал. А ведь мальчишки никогда этими делами не занимаются. Как же! Чтобы Хадзыбатыр когда-нибудь вымыл тарелки! Или Хаматкан!..

Сквозь сон слышу какой-то шум. Так сладко мне спалось. Я не в силах открыть глаза, хочу снова окунуться в мягкие волны сна. Но нет, под самыми окнами раздаются мальчишечьи голоса. Интересно, чего они не поделили?

Встал, выглянул в окно. Резкий солнечный свет ударил мне в глаза, так что я на мгновенье зажмурился.

Дзыцца, наверно, давно ушла на работу. И сестричек не видно, тоже куда-то убежали. Каждое утро меня приходится будить: утренний сон особенно сладок. Но хочешь не хочешь, а вставать приходится.

Кое-как прибрал постель, взял мыло, перекинул полотенце через плечо и направился к речке. Вода была как лед, но я все-таки вымылся по пояс.

Вернулся домой. Чувство такое, будто я что-то забыл, не могу вспомнить. Да! Я же хотел пойти на Кобошово озеро. Однажды я после работы проезжал мимо и своими глазами видел, сколько там рыбы. Если бы не Жамират, то я тогда остановил бы Дудтула и начал бы ловить рыбу. Надо непременно пойти сегодня. Жаль, что ни Хаматкана не встретил, ни Агубе. Но ничего, обойдусь и без них. Одному даже интереснее. Вот-то удивлю их, как принесу рыбу. Тогда поверят, что я могу ловить не хуже лучшего в селе рыбака Бешагура.

Быстро добрался до заросшего кустарником оврага, — кустарник тянется по обочинам полузабытой дороги. Тут меня стал одолевать страх. Заросшая дорога вот-вот исчезнет. За густым орешником ничего не видно, кроме небесной сини. Треснет сучок под ногой, а я уже вздрагиваю. Несколько раз споткнулся, запутавшись в повилике. Больше всего я боялся змей. Мне так и казалось, что под каждым кустом, свернувшись, притаилась гадюка…

Выбравшись из орешника, я вздохнул с облегчением. Сердце готово было выскочить из груди. Но оглянулся на заросли орешника и удивился: чего же это я так испугался средь бела дня!..

Я вытер пот со лба. Достал складной ножичек, вырезал палку и, насвистывая, пошел дальше.

Вот и Кобошово озеро. Рыба скользила у самой поверхности воды. Но стоило мне подойти к берегу, как она тут же исчезала в глубине. Нет ни одной…

Я спрятался в бурьяне. Вижу — один за другим выплывают сазаны. Подпрыгивают над водой и снова уходят под воду, словно дразнят меня. И потом долго еще расходятся круги на зеркальной глади озера.

Но как я буду ловить рыбу? Ни сети, ни удочки. Что же это я раньше не подумал? А теперь хоть локти кусай. И все-таки я с пустыми руками отсюда не уйду!

Я подвернул штаны, снял рубашку, перевязал рукава и ворот — вот у меня уже и бредень. Вошел в озеро, шагнул несколько раз, и вода залила меня до пояса. Дно оказалось илистым, ноги у меня завязли. Начал барахтаться, да и плюхнулся в воду! Еле выбрался обратно на берег.

Вода замутилась. Я был весь в грязи и в тине. Надо бы одеться во что похуже, а я надел свой школьный костюм. Теперь же этот костюм превратился в тряпку.

Я сполоснул в озере штаны и рубашку, расстелил их сушиться на солнце. А сам в одних трусах уселся в тени и стал раздумывать. Если бы меня сейчас увидела Дзыцца, уж и попало бы мне! И за одежду, и за то, что, не спросившись, ушел из дому, и за то, что в илистую воду полез…

Потом встал, подошел к своей одежде. Грязные пятна, там, где подсохло, стали еще отчетливей. Прополоснул второй раз и снова расстелил сушиться.

Вокруг росло множество ромашек. Я сорвал одну и решил погадать — будет ли Дзыцца меня бранить или нет?

— Побранит — не побранит… — начал я, отрывая лепесток за лепестком.

Чем меньше лепестков оставалось, тем тревожней становилось на душе, тем слабее голос.

— Побранит — не побранит… Побранит — не побранит…

С ромашки упал последний лепесток.

— Побранит…

Я и без гаданья знал, что мне достанется. И не только от Дзыцца — Бади и та будет на меня коситься. А может, еще раз погадать?

Я сорвал несколько ромашек и лег в тени. Снова сыплются лепестки.

— Побранит — не побранит…

Выходило и «побранит» и «не побранит». Устав от этого бесполезного занятия, я отшвырнул ромашки и глубоко вздохнул:

— Поди разберись тут, чему верить…

Мне надоело смотреть на свою мокрую одежду. Я повернулся на другой бок, подложил кулак под голову и стал рассматривать травинки. Вон по одной ползает муравей — вверх-вниз, вверх-вниз… Будто боится потерять свой след. Вверх-вниз, вверх… Смотрел, смотрел да и заснул.

Вдруг меня словно подбросило, какой-то выстрел разбудил меня — видно, где-нибудь охотник выстрелил в зайца, здесь же Кобошов лес рядом. Вскочил, гляжу вокруг — где я? Почему я в одних трусах? Озеро… грязные штаны… грязная рубашка… Тут я вспомнил все. Настроение мое испортилось.

Вещи мои просохли, я быстро оделся и пустился в обратный путь. Солнце было уже в зените, когда я примчался домой. Вернее, не домой, а к нашему роднику. Я сел около родника, чтобы отдышаться. Вижу, по тропинке идут Агубе и Хаматкан. Несут охапки кервеля[5] и с аппетитом жуют зеленые стебельки. Как будто на лугу не наелись!

— Привет водовозам и соням! — издали крикнул Хаматкан.

— А почему бы и не дрыхнуть ему, привык на всем готовом, — добавил Агубе. — За два дня загнал Дудтула, а сам сидит себе спокойно. Подумаешь, сторонится, никто ему не нужен…

Подошли и стали около меня. Агубе кинул к моим ногам несколько стебельков кервеля.

— Кушайте, пожалуйста, ваше превосходительство! — и опустился на траву рядом со мной.

— Ты что, решил больше не водиться с нами? — спросил Хаматкан.