В стенку стукнули четыре раза — условный сигнал. Такэо, рассеянно глядевший в «Место человека в природе», поднял глаза. Поскольку он сидел в неудобной позе, уперевшись руками в пол, руки у него онемели. Он подошёл к окну. Его звал Коно.

— Что тебе? — спросил Такэо.

— Карасава-сан хочет тебе задать ещё один вопрос.

— Мне неловко тебя беспокоить, ты вроде неважно себя чувствуешь?

— Да нет, ничего особенного. Просто голова кружится. Наверное из-за резкого похолодания и снегопада. На нервной почве.

— Прости, но не можем ли мы продолжить наш разговор? Меня ведь интересует не столько то, что думают о загробном мире все христиане, сколько то, что думаешь лично ты. Так как? Что ты об этом думаешь?

— Видишь ли… — В груди Такэо вспыхнуло багряное закатное облако. — Мне кажется, это связано с вопросом о том, откуда вообще возникают люди. Прежде чем родиться на свет, человек пребывает в мире абсолютной тьмы. И, умирая, возвращается туда же. В мире абсолютной тьмы нет ничего, то есть выходит, что с твоей смертью всё кончится, ничего уже не будет. И всё же мне не очень в это верится. Если человек откуда-то пришёл, значит, ему есть куда возвращаться.

В его сознании вдруг всплыли слова: «Но он пойдёт к роду отцов своих, которые никогда не увидят света». Это откуда-то из Псалтири. И ещё вспомнилось из Книги Иова, там в главе 1, 21 говорится: «Наг я вышел из чрева матери своей, наг и возвращусь».

— Получается, что человек просто странник, который находит в этом мире временное пристанище?

— Думаю, что именно так. Мы просто тени, отражения, не более. Ты вот сейчас сказал «в этом мире». Но раз есть этот мир, значит, есть и тот. Из того мира люди приходят в этот, а потом снова возвращаются в тот.

— Но это противно всякому здравому смыслу. Это ведь нельзя доказать! — встрял Коно.

— Помолчи! — мягко остановил его Карасава. — Значит, по-твоему, получается, что человеческая жизнь это что-то совсем бессмысленное? Если мы просто тени, то в конечном итоге в жизни нет никакого смысла?

— И это верно. Но хотя люди не более чем тени, они всё время меняются, можно сказать, растут, то есть проявляются как нечто живое, а потом умирают, но уже в том состоянии, которого достигли в результате своего роста. Вот так, по-моему. Человек, который пришёл из того мира, и человек, который возвращается в тот мир, далеко не одно и то же. В нём многое изменилось. Может, эти изменения и есть жизнь человека? И завершает эту жизнь смерть,

— Готовься к раздаче! — пронёсся по коридору какой-то смазанный крик. И разом все камеры пришли в движение, как полк, получивши команду «вперёд». Звон раздаваемой посуды, треск палочек в коробках» звяканье баночек с лекарствами, и снова крик: «Готовься к раздаче.

— Ну вот, опять, — сказал Карасава. — Ладно, ты мне потом объяснишь.

— Да не могу я ничего тебе объяснить, — прошептал Такэо так, чтобы никто его не слышал.

В коридорах медсанчасти было почему-то очень шумно. Сквозь нестройный гул множества голосов прорывались резкие выкрики громкоговорителя. Бейсбольный матч, что ли, передают? Дверь в аптеку была приоткрыта, старый и молодой фармацевты лениво прихлёбывали холодный чай. Молодой — большой любитель бейсбола — даже во время работы не расставался с портативным радиоприёмником, однако о каком бейсболе могла идти речь в такой снежный день? В смотровых, расположенных по обеим сторонам коридора, было темно и пусто. «Терапевт». «Отоларинголог». «Уролог». «Стоматолог». «Энцефалография». Только в кабинете энцефалографии горел свет. Войдя внутрь, Тикаки вспомнил, что сам забыл погасить его, — после обеда он разговаривал здесь с начальником зоны Фудзии. Это, в общем-то, ладно, но вот беспорядок в кабинете ему не понравился. Пластмассовый чехол энцефалографа был сдвинут в сторону, красные чернила вытекли из стержней регистрирующего устройства и разбрызгались по бумаге, словно кровавые следы преступления. Полка была забита энцефалограммами, не поместившиеся стали складывать в стоящую на полу картонную коробку, когда же заполнилась и она, их начали сваливать в кучу прямо на пол. На столе лежали стопкой ещё не расшифрованные энцефалограммы только что обследованных больных. Надо бы заняться ими. Главврач требует, чтобы ему как можно быстрее предоставляли отчёты по тем подсудимым, которые страдают эпилепсией. Время втиснуто в тесное пространство, так что возникает неприятное ощущение удушья. В этой тюрьме, где содержится более двух тысяч человек, он — единственный психиатр. Всеми случаями психических расстройств занимается он. Отдаёт работе все силы, иначе он просто не умеет, но число больных не уменьшается. Надо воспользоваться сегодняшним дежурством, чтобы расшифровать наконец хотя бы эти энцефалограммы. Прижимая к груди кипу бумажных рулонов, он вышел в коридор. Снова забыл погасить свет. Да ладно, ну его!

По ушам снова ударили кричащие голоса. Они доносились из окна. Тут Тикаки сообразил, что, скорее всего, у ворот собрались пикетчики. Когда он вошёл в ординаторскую, Сонэхара выжидательно уставился на него. Если попасться ему в лапы, дело гиблое. Тикаки быстро прошёл к своему столу и демонстративно вывалил на него груду рулонов с энцефалограммами. Бросив беглый взгляд на стол и удостоверившись, что новых направлений на осмотр нет, он хотел было снова выскочить в коридор, но его остановил старший надзиратель Ито.

— Доктор, подождите, пожалуйста.

— Что такое? — полуобернулся к нему Тикаки.

— Вы кажется, сегодня дежурите? Прошу вас снять пробу с пищи. Я нарочно вас дожидался. Вас не поймаешь.

— Но я занят… — Тикаки нетерпеливо отмахнулся и двинулся было дальше, но Ито обошёл его спереди и поставил перед ним деревянный ящик с едой. Делать нечего, пришлось идти в канцелярию. Там с ящика была снята крышка и перед ними появился ужин, приготовленный для заключённых. Рис по-фукагавски, политый супчиком из варёных с луком моллюсков асари, и два кусочка маринованной редьки. Сморщенные кусочки моллюсков и жареного лука напоминали трупы червей. Он взял палочки из коробки для медперсонала и, попробовав еду, скривился:

— Гадость какая!

— Наверное, потому, что уже остыло, — сказал Ито таким голосом, будто именно он, Тикаки, и виноват в том, что еда остыла, и протянул ему журнал регистрации результатов проверки.

Тикаки поставил свою печать в колонке дежурного врача. От забинтованной головы Ито резко пахло риванолом. Белый бинт, удаляясь, уплыл во тьму коридора. Да, ещё нужно доложить главврачу об Итимацу Сунаде. Сейчас половина пятого. После пятичасовой проверки все ключи передаются главному дежурному надзирателю, потом уже нельзя будет так же свободно, как днём, ходить по камерам и палатам. Надо бы ещё раз пройтись по всем больным. Посмотреть, появились ли новые симптомы у Оты с его синдромом Ганзера, узнать, как там Боку с его рвотой. Кстати, ведь он просил Танигути сделать Боку рентген желудка, интересно, каковы результаты? Сев за свой стол, Тикаки обратился к сидевшему рядом Танигути:

— Послушай-ка, как там насчёт Боку, что показал рентген?

— А, это… — Танигути поднял глаза от какой-то толстенной книги на иностранном языке. — Видишь ли, проводя просвечивание, я не заметил никаких отклонений, о чём тебе и сообщил. Но на снимках видна явная патология. Вот, взгляни сам! — Танигути включил устройство для просмотра снимков и поднёс к нему ещё мокрый снимок, висевший сбоку от его стола. — Видишь, здесь в области желудка имеется затемнение величиной с крупное куриное яйцо. Вот в нём-то всё и дело.

— Что, карцинома?

— Нет, думаю, улкус. Видишь, барий распределяется равномерно, потом, сосредотачиваясь в районе ниши, образует ореол, а вот здесь, в области большой кривизны, имеются изъязвления. В результате сокращений большой кривизны пища извергается из кардиальной части и выталкивается в пищевод. В результате возникают приступы рвоты.