Госпожа Касуми всё говорила и говорила, а потом вдруг замолчала и недоумённо уставилась на него. Такэо почувствовал себя образцом товара, выставленным на витрине. Он слегка склонил голову, и лицо дамы приняло озабоченное выражение.

— Ой, вам, наверное, нехорошо? Вы такой бледный…

— У меня немного кружится голова, сегодня я почти целый день провёл в постели.

— Это никуда не годится. Может, у вас понизилось давление? Знаете, мой муж, он врач, терапевт. Так вот, он, как говорится, сапожник без сапог — у него тоже часто бывает низкое давление и при этом кружится голова. Забавно, правда? Знаете, муж и я ровесники, да, возраст… о чём это я? — мы ведь с вами примерно одного возраста, все мы одного поколения, правда странно? Поэтому всё, что вы пишете о войне, нам с мужем очень понятно, просто до боли понятно. Да, в нашем возрасте нельзя забывать о здоровье…

— Я вам очень благодарен.

— Но ведь здесь у вас есть хорошие врачи… А знаете, мой муж, после окончания университета он учился в Тохоку, некоторое время работал тюремным врачом. Не здесь, конечно, в Сэндае. Он, собственно, потому и согласился, чтобы я работала в обществе… И даже сам не скупится, помогает нам материально… Так вот, он говорит, что в таких местах попадаются хорошие врачи, которые самоотверженно заботятся о заключённых…

— Ваше время истекло, — негромко сказал надзиратель Вакабаяси.

Госпожа Касуми, прерванная на полуслове, испуганно распахнула узкие глаза, но тут же, сделав глубокий вдох, снова затрещала:

— Что ж, ладно, сегодня я просто хотела — как это говорят? — прощупать ваше настроение, потом я посоветуюсь с госпожой Кунимицу и с членами общества и доложу о нашем разговоре Намики-сэнсэю. Простите, что побеспокоила вас, вы, должно быть, всполошились — вдруг приходит на свидание какая-то тётка… Ну, издание изданием, это особая статья, но надеюсь, что в остальном вы и впредь будете поддерживать отношения с нашим обществом… Если увидите господина Тамэ, — кажется, его фамилия Фунамото? — передавайте ему привет. Я его никогда не забуду. Хорошо, хорошо (она кивнула в сторону надзирателя), я уже ухожу. Извините.

Она встала, и одновременно с ней поднялся Такэо. Не глядя на женщину, он повернулся на каблуках и, сгорбившись, быстро пошёл к двери.

На камере Сунады не было таблички с номером. Скорее всего, его перевели в специальную камеру, чтобы подготовить к казни. Только краска на месте, где раньше висела табличка, была чуть темнее. И этот тёмный прямоугольник на двери неопровержимо свидетельствовал о том, что хозяин камеры завтра умрёт. На камере Оты поменялся номер. Раньше был 40, теперь — 200. Этот легко запоминающийся номер принадлежит Карасаве. Он один из активистов студенческого движения, и тюремное начальство, опасаясь его дурного влияния на заключённых, старалось его изолировать, постоянно перемещая из одной камеры в другую, — то его переводили в конец коридора нулевой зоны, то отсылали на другие этажи. Небось, Коно рад-радёшенек! Три года тому назад он был соседом Карасавы и именно под его влиянием втянулся в чтение марксистской литературы. Когда это выяснилось, их внесли в «список «заключённых, соседство которых нежелательно». Может, начальство забыло об этом? Или это временно?

— Ну, ты как, в порядке? — спросил главный надзиратель Таянаги. У него было такое выражение лица, будто он сказал что-то смешное. Заметив это, Такэо деланно почесал в затылке.

— Откровенно говоря, я сегодня не в лучшей форме, но гостья была ничего себе.

— Что ж, всегда приятно поглазеть на женщину. Сколько ей? Молодая?

— Да нет, за пятьдесят, — соврал Такэо.

— Тс-тс-тс, — пощёлкал языком Таянаги. — Ну, ничего не поделаешь. Всё равно баба.

— Да, — улыбнулся Такэо.

Дверь закрылась. Улыбка мгновенно стёрлась с его лица, будто задуло свечу. Он вдруг почувствовал, что не может стоять, от внезапной слабости подкосились ноги. Опустившись на постель, прикрыл глаза; сердце, до этого открытое внешнему миру, разом закрылось и холодным твёрдым комком полетело куда-то вниз, в кромешную тьму.

— Всё бессмысленно, — сказал он сам себе.

Падаю, лечу вниз. Вместе с мириадами других бледных покойников падаю в глубокий чёрный колодец. Дно где-то далеко впереди, теряется во тьме, его не достичь никогда. Опять это. Однако это — вовсе не страх смерти.

У меня есть по крайней мере ещё два дня — завтра и послезавтра. Завтра казнят Сунаду, не меня, послезавтра воскресенье, а в воскресенье казней не бывает.

А может, меня казнят в понедельник. Стало быть, у меня остаётся ещё два дня с небольшим.

Я знаю, что это — вполне возможно. Многие думали точно так же, и действительно, в один прекрасный день их жизнь оборвалась. Скоро это произойдёт и со мной. Об этом можно сказать с уверенностью.

У каждого человека в будущем есть одно-единственное событие, о котором можно говорить с уверенностью, — смерть. И в моей жизни это событие скоро произойдёт, оно неумолимо приближается; к тому же моя смерть будет позорной — это известно заранее.

Тем не менее смерти я не боюсь. Это имеет совершенно иную природу, нежели страх, я уверен в этом и знаю, что перед лицом смерти буду совершенно спокоен.

Внезапно это ушло. Я наконец достиг дна. И оказался в том же аду, что и всегда. Тьму пронзает тонкий луч света. Зло. Я — воплощение зла. К сожалению, я заполз в самую его сердцевину.

— Святой отец, а что такое зло?

— Зло — это отсутствие добра.

— Значит, зло вторично по отношению к добру? Если нет добра, то нет и зла?

— Да, это так, дитя моё.

— Но ведь силы зла имеют такую большую власть над нами. Почему?

— Чем размышлять о таких вещах, лучше молись.

— Но, отец, святой Августин говорил, что Бог допускает зло потому, что всемогущ и может из зла извлекать добро. Это правда?

— ……….

Если нет зла, то нет и добра.

Разве отправной точкой для Иисуса не был диалог с дьяволом?

Если нет тьмы, нет и света.

Этот мир всего лишь слабый луч света. А вокруг — беспредельная тьма. Погаснет свет, и придёт тьма.

Размышляю о «Месте человека в природе». То ли миллион лет тому назад, то ли два миллиона лет тому назад, точно не знаю, но в глубокой древности на земле возникло человечество. Оно пришло оттуда, из тьмы, и наполнило светом этот мир. Каждое человеческое существо — лучик света, озаряющий мир. Умирает человек, и его лучик угасает, но световой пояс мира, имя которому человечество, остаётся. Но раз было начало, будет и конец. Когда-нибудь человечество прекратит своё существование и свет угаснет. Мир погрузится во тьму.

То, что имеет начало, должно иметь и конец.

У человечества было начало.

Следовательно, у человечества будет конец.

Существование человечества поддерживается тьмой, небытием, злом. И сила, способная хоть чуть-чуть сдвинуть рождённое из тьмы человечество в сторону света, эта сила… (тут слова иссякают, дальнейшее не может быть выражено ими)

Открываю глаза. Смотрю на голую лампочку, обтянутую металлической сеткой, на трещины на потолке, смотрю на них как на нечто совершенно случайное, как путник смотрит на внезапно возникшие перед ним развалины. Всё это суета сует, всё это обречено на полное исчезновение и когда-нибудь обратится в ничто. Бегущая по потолку v-образная трещина — свидетельство того, что стена пытается противостоять давящей её тяжести. Когда-нибудь она перестанет сопротивляться и рухнет. Извне сквозь трещину просачивается тьма. Именно она, сгустившись, и давит на неё. Под её тяжестью прогибается потолок, проседает пол, деформируются стены и окна… Эта каморка представляет собой соединение разных материалов — камня, железа, бетона, пыли, стекла, но то, что соединено, может и разъединиться», имеющее начало имеет конец. Всё развалится на части, я тоже умру, и какая разница, что произойдёт раньше, что позже?