— А по мне так никакой разницы. — И Карасава похлопал себя по мощной груди. — Ты любишь добро, а я — зло. Только и всего.

— Эй, поторопитесь! — занервничали надзиратели, видя, что заключённые продолжают разговаривать, и в воздухе попеременно засвистели кожаные ремни и дубинки. Железная дверь была открыта. Карасава, пригнув голову, нырнул в дверной проём. У двери уже ждали своей очереди другие заключённые. Когда решётка, отделяющая нулевую зону, была заперта, с поста раздался окрик главного надзирателя Таянаги.

— Эй, Кусумото. К тебе пришли. Минутку… А, вот — Эцуко Тамаоки. Будешь с ней встречаться?

— Да.

— Тогда иди прямо сейчас. Сегодня суббота, свидания разрешены только до обеда.

— Ладно, только зайду на минутку переодеться. — Проведя рукой по спортивному костюму, Такэо подмигнул. — Всё-таки молодая женщина.

— Хо-хо… — защёлкал языком Таянаги. — Ну если молодая, тогда конечно. Иди, прифрантись. Дамочка-то в самом соку. Двадцать один годок. Небось, ещё студентка.

Смех звучал в ушах Такэо и после того, как за ним закрылась дверь. Быстро раздевшись догола, Такэо начал старательно обтирать вспотевшее тело.

Внимание, внимание, номер 55, пройдите в 9-ю комнату!

Эцуко взглянула на зажатый в руке номерок. 74. Её очередь ещё не скоро, надо бы пойти и купить что-нибудь для передачи. Овальный пластмассовый номерок весь в каких-то рыжих пятнах. А, вот почему он липнет к пальцам. Кто-то ел леденцы и запачкал его. Поплевав на бумажную салфетку, она протёрла пальцы, а потом, брезгливо морщась, старательно отскребла номерок.

— Номер 58, комната 11.

В тюремной лавке, где продавались консервы, фрукты и сладости, она не нашла ничего подходящего. От ярких обёрток рябило в глазах. Эцуко вспомнился книжный магазин в торговом квартале, мимо которого она проходила по дороге сюда. Наверное, ему пришёлся бы по душе томик «Избранных сочинений Юнга», они обсуждали его в последних письмах. Тут она подскочила, как на пружине, и выскочила из комнаты. Когда она бежала по узкой тропинке вдоль мрачной бетонной стены, у неё вдруг заболела грудь. Так сильно, что она едва не закричала. Эта боль всегда предвещает приход того самого. Столярная мастерская, парикмахерская, «Приём передач», беспорядочные ряды каких-то деревянных строений — всё такое безобразное, что хочется поджечь, чтобы сгорело дотла. Проулок завален грязным, как зола, снегом. До чего же гнусный квартал, не надо было никуда ходить, думала она, сердито стуча каблучками по тротуару. Почувствовав внезапную влажность между ляжками, остановилась. Ну вот, начинается. А ведь должно было прийти только через неделю, как же некстати. Она тут же ощутила приступ раздражительности, в голове помутилось, в глазах помутилось, замутилась текущая по жилам кровь, ещё секунда — и тело лопнет от напряжения, разлетится по сторонам. Возле телеграфного столба — сугроб, обогнув его, она наткнулась на другой — на обочине; всё вокруг было завалено снегом, не потому ли, что бетонная стена делила брызжущее светом синее небо ровно напополам. Гуляющий где-то в вышине тёплый весенний ветер сюда не залетал. Эцуко двинулась вперёд, увязая в снегу. Она делала это отчасти нарочно. Чулки сразу же промокли. Жаль, что никто не видит. Впрочем, если бы её кто-нибудь сейчас увидел, ей стало бы, наверное, неловко. Глупо так себя вести. Крепкие, жирные гормоны устремились из половых органов в мозг, грозя его расплавить. Она взглянула на единственную имеющуюся в наличии рационально организованную материю — на часы. 10.35. В ушах вдруг зазвучало: «Внимание, внимание, номер 74…», и она поспешно повернула назад. Тело едва поспевало за ногами, двигавшимися вполне независимо.

Сбоку тянулась бетонная стена. Истёртая, как точильный камень, она сдирала с Эцуко одну оболочку за другой. Сначала протёрлось пальто на плече, которым она невольно задевала за ровную и бесстрастно холодную поверхность, потом — кожа, брызнула кровь, больно было так, будто кровоточило сердце. Эта злобная стена отобрала его у меня, спрятала и не выпускает. Человек, ставший за последнее время частью моей жизни, находится за этой стеной. Она ощущала на себе его взгляд — ведь в этом точильном камне наверняка есть щели. Её била нервная дрожь. Честно говоря, ей было страшно встречаться с ним. Вдруг он в ней разочаруется? «Как только закончится экзамен, я прямо из университета сразу поеду к вам» — рука самопроизвольно вывела эти слова. Уже написав их, Эцуко вдруг подумала, что вовсе не хочет идти к нему, но было поздно: её «я» словно раздвоилось, и одна его часть заставила другую пойти и опустить письмо в почтовый ящик. «Получается, что я действую помимо своей воли, — подумала она. — Вот и теперь — ведь собиралась спокойно ждать своей очереди, а вместо этого вскочила и помчалась куда-то…»

У проходной будки возник человек в форме — то ли охранник, то ли надзиратель, то ли полицейский, уставился масленым взглядом. Он смотрит мне вслед, мысленно срывая с меня одежду. О, как нестерпимо жжёт где-то под лопаткой. Как будто плеснули кипятком.

Нет, зря я сюда пришла. Зачем? Вполне достаточно было писем. Тюрьма виделась мне таинственной, мрачной темницей, о каких пишут в иностранных романах. Мне даже хотелось, чтобы меня тоже схватили, заковали в кандалы, посадили на цепь, я готова была оставаться узницей до конца своих дней. Ни в его письмах, ни в его «Ночных мыслях» я не нашла описаний такой темницы, но я любила улавливать её приметы между строк, она возникала передо мной, словно скрытая картинка. А эти бетонные стены — какая-то грубая, злобная подделка, ничего романтичного… Да и остальное — башня с часами, комната ожидания, пункт приёма передач, надзиратели, голос из громкоговорителя — всё такое скучное, унылое, не дающее простора воображению…

Она распахнула скрипучую стеклянную дверь и тут же оказалась под дождём любопытных взглядов. Да нет, я просто слишком мнительная, на самом деле на меня никто не обращает внимания. Кому нужна какая-то студентка?

К витрине тюремной лавки привалился какой-то старик и диктовал пожилому продавцу список продуктов для передачи. Консервы, консервы, неужели его сын питается одними консервами?.. «Пожалуй, пока достаточно». — «Хорошо, всё будет передано». Передача — это попытка пропихнуть что-то извне в здешний тесный мирок. Эцуко представила себе, как силится просунуть банку консервов в узкое отверстие в стене, и у неё тут же заболела рука. К глазному дну прилипли строки висящего на стене объявления. «Передачи принимаются: будние дни — 8.30–14.00, перерыв 12.00–13.00. Суббота — 8.00–11.00». Сейчас 11 час. 3 мин., то есть передачи уже не принимают, так что идти в книжный магазин вообще было бессмысленно.

Здесь всё подчинено строгим правилам. И что самое неприятное, ознакомиться с этими правилами можно, только оказавшись здесь. Каждый заключённый имеет право на одно свидание в день. За один раз можно встретиться не более чем с двумя посетителями. Запрещается приносить магнитофоны и фотоаппараты, запрещаются свидания с лицами, не достигшими четырнадцати лет, свидания и передачи запрещены по воскресеньям и праздничным дням, запись на свидания проводится с 8 час. 30 мин. до 11 час. 30 мин. и с 12 час. 30 мин. до 15 час… И так далее и тому подобное до бесконечности. Но, наверное, есть и другие, неписаные правила.

Вчера, сдав экзамен, она вышла на улицу и обнаружила, что начался снегопад. С утра было ясно, поэтому она не взяла зонт и не надела боты, но этот неожиданный снег скорее забавлял её, он ложился ей на волосы, на плечи, она была вся в снегу, когда добрела наконец до тюрьмы. Как и следовало ожидать, посетителей оказалось немного, и её очередь была 24. Но когда назвали её номер, она услышала совсем не то, что предполагала услышать: «Номер 24, пройдите в комнату ожидания, расположенную на территории тюрьмы». Тут она впервые узнала, что помимо той комнаты ожидания, в которой она находилась в данный момент и которая была за пределами тюрьмы, существует ещё одна комната ожидания. Сбоку от окошка, где принимали заявления на предоставление свидания, она обнаружила узкий проход, стоявший рядом охранник, официально поклонившись, попросил её открыть сумку и тщательно изучил её содержимое. Пройдя по узкому коридору, ведущему на «территорию тюрьмы», Эцуко оказалась за высокой бетонной стеной. При мысли, что она находится в тюрьме, её бросило в дрожь, и, войдя в возникшее перед ней здание, она устроилась рядом с трубой парового отопления, чтобы согреться. В странно пустой комнате не было ничего, кроме стоявших вдоль стен — справа и слева — стульев, под потолком тянулись двумя рядами лампы дневного света, но горел только один ряд. Напротив входа находилось окошко, над которым висела деревянная табличка с надписью: «Пункт распределения передач», надзиратели лениво болтали и делали вид, что не замечают её. Потом из канцелярии появился наконец охранник и по коридору провёл её в другую комнату. Там сидел толстяк в цивильном платье, он представился ей как начальник воспитательной службы. Его лысая голова блестела, как бильярдный шар, узкие щёлки глаз казались насечками, аккуратно нанесёнными ножом. Зато уши были несоразмерно большими, на мочке одного чернела родинка, из которой торчал длинный седой волос. Она опустила голову, с трудом сдерживая смех. Он долго не говорил ей, зачем её вызвал, спросил, где она учится, и, выяснив, что она является студенткой психологического факультета университета Д., попытался окольными путями выведать, кем она приходится Такэо Кусумото. Когда она ответила, что они «друзья по переписке», он кивнул и сказал: «К сожалению, я вынужден отказать вам в свидании как лицу, не состоящему в близком родстве с заключённым». Наверное, почувствовав, что говорит слишком уж официальным тоном, он изобразил на лице любезную улыбку и добавил: «Таковы правила». У неё словно что-то вдруг оборвалось внутри, на глаза навернулись слёзы. «Но мы так давно с ним переписываемся, он просил меня обязательно навестить его. Неужели, не будучи родственником, невозможно получить разрешение на свидание?» «Ну, не то чтобы невозможно… — промямлил начальник. — В некоторых случаях мы даём такое разрешение…» Она стала настойчиво выспрашивать, в каких именно «случаях», и добилась ответа, что поскольку приговорённые к смертной казни, как правило, обладают неустойчивой психикой, то приветствуются свидания с людьми, которые могут оказать на них благотворное воздействие. Она тут же спросила, какими критериями руководствуются, отбирая таких людей, и тут он, очевидно, вспомнил, что она студентка психологического факультета. «Это вопрос крайне деликатный, я не исключаю, что и вы относитесь к числу людей, способных оказать на заключённого благотворное воздействие, но видите ли…» — «А вы не можете ознакомиться с нашей перепиской, прежде чем принимать окончательное решение? Мне непонятно, почему вы даёте разрешение на переписку, но отказываете в личной встрече». Начальник воспитательной службы кивнул и, доброжелательно улыбнувшись, удалился. У неё в памяти остался седой волос, свисавший из его мочки, — он был похож на удочку, на которую попалась рыба. Начальник вернулся через полчаса. «Мы всё обсудили и пришли к выводу, что переписка между вами и заключённым ни в коей мере не отражается дурно на состоянии его психики, напротив. Но тут есть одна загвоздка. Дело в том, что данный заключённый сегодня имеет свидание ещё с одним человеком. Возможно, вам известно, что каждый заключённый имеет право лишь на одно свидание в день. Так что сожалею, но сегодня никак не получится». «Хорошо, — тут же сказала она. — Тогда я приду завтра утром. Когда можно прийти?» — «Запись на приём начинается в 8.30». — «Значит я приду в 8.30». «Пожалуйста», — кивнул начальник.