— А ну возьми себя в руки! — вслух произнёс Такэо и, в надежде выбить из себя это, ударился головой о стену.

Тут же откликнулся Коно. Сейчас он ударит четыре раза кулаком — знак, что хочет поговорить. Но у Такэо нет никакого настроения беседовать с ним. Разговоры с Коно ужасно выматывают. Человек он нервозный и колючий, ему обязательно надо любую мысль довести до абсурда, а это так утомительно. Вот с Какиути такого никогда не бывает. Его молодой друг никогда не позволит себе заговорить первым, но беседа с ним всегда действует умиротворяюще. И Такэо снова прислушался к плеску воды, доносившемуся из камеры Какиути.

— Хватит бездельничать! — вдруг громко сказал он. — Нечего попусту терять время. Хотя бы почитай!

— Что ж, верно. — Ответив сам себе, он взял «Место человека в природе» и пробежался по строчкам.

Однако, перевернув страницу, вдруг обнаружил, что ничего не помнит, и начал читать сначала. Два миллиона лет тому назад на земле неведомо откуда появился человек — кому какое дело до этого теперь? Такэо, как он уже делал это часа два назад, попробовал представить себе, какой была земля, когда на ней не было людей. Тогда на земле жили волки, лисицы, хорьки, барсуки, олени, кабаны, растительность была совершенно такой же, как теперь, и только человека не было. Он попробовал мысленно представить себе тогдашний мир, но ему стало скучно. Взгляд легко скользил по гладкой поверхности страницы, нигде не задерживаясь.

Стены и пол по-прежнему ходили ходуном. Протянув руку, он взял со шкафа Библию и, открыв наугад, прочёл первую попавшуюся фразу — он часто делал так, когда хотел погадать.

Потрясённый её совпадением со своими тайными мыслями, он прочёл предыдущую и последующую фразы. Потом, как делал всегда, прочёл всю главу с начала до конца. Это была седьмая глава из «Послания к римлянам». Читать было легко, ряды строк словно сами притягивали к себе взгляд, и в конце концов на душе полегчало. Ему захотелось прочесть ещё что-нибудь, и, уставившись на трещину в стене, он снова открыл Библию.

Эта фраза была подчёркнута красным карандашом. Рядом стоял вопросительный знак. Интересно, когда он это читал? Судя по полустёршемуся карандашу, скорее всего давно, лет десять назад, даже больше, в те годы он запоем читал Библию. Он снова споткнулся о слово «любовь», которое так часто употребляется в Библии. Не то чтобы он не понимал, что это такое. Но понимал чисто умозрительно. Вот ведь знал же он, что за убийство карают смертной казнью, и всё-таки убил человека. Размышляя об этом, он каждый раз остро ощущал бесполезность умозрительных понятий. Когда-то, когда он принимал крещение, ему казалось, что он понимает, почему человек должен любить. Но с годами это понимание улетучилось.

«Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь», — прочитал он и подумал, что за эти годы Бог исчез из поля его зрения.

— Обхо-од! — закричали в коридоре.

Из медсанчасти, толкая перед собой тележку, пришёл с регулярным обходом фельдшер. Кому-то он обрабатывал несложные раны, другим раздавал прописанное врачом лекарство. Те, кто хотел, чтобы их осмотрел врач, должны были заявить об этом. Такэо нажал на кнопку вызова. По коридору пронёсся дружный стук: из многих камер разом выскочили планки сигнальных устройств.

Вскоре дверь распахнулась, и в дверном проёме рядом с Таянаги возник фельдшер. Выглядел он довольно забавно — совершенно седые волосы и красная морщинистая кожа делали его похожим на облачённого в форму гамадрила.

— В чём дело? — осведомился Гамадрил.

— Извините, — ответил Такэо, стараясь сидеть прямо, — у меня кружится голова, я хотел бы, чтобы меня осмотрел врач.

— Тебя уже осматривали? — подозрительно спросил надзиратель.

— Да, несколько раз.

— Ладно, давай выкладывай, что с тобой, да поподробнее.

— У меня бывают неожиданные припадки. Начинает кружиться голова, невозможно удержаться на ногах. Болит голова, тошнит, ужасная слабость…

— Нарушение потоотделения?

— А?

— Я спрашиваю, ночью потеешь? — процедил Гамадрил сквозь зубы.

— A-а, бывает, — поспешно ответил Такэо.

— Ладно. Пиши — номер 610. Такэо Кусумото, — распорядился Гамадрил, повернувшись к санитару в тюремной робе.

Увидев, что он собирается уходить, Такэо остановил его.

— Извините, у меня к вам просьба. Нельзя ли, чтобы меня осмотрел психиатр?

— Психиатр? Это ещё зачем? — Фельдшер подозрительно прищурился. Морщины придавали его лицу странно насмешливое выражение. — Разве тебя и раньше осматривал психиатр?

— Нет, — запнулся Такэо, не сумев сразу придумать подходящий предлог, но, взглянув на Таянаги, вдруг сказал:

— У меня бывают приступы раздражительности, иногда я начинаю вдруг громко кричать. Вот как раз давеча…

Таянаги кивнул и шепнул что-то на ухо Гамадрилу. Наверное, что-нибудь вроде: «А ведь точно, он вдруг завопил ни с того ни с сего. Обычно-то он тихий, но иногда начинает психовать».

— Ясно. Я сообщу психиатру, Тебя вызовут.

Дверь закрылась, и Такэо перевёл дух. Это не отпускало его ни на минуту. Всё время с того момента, как он нажал кнопку вызова, он действовал, словно подчиняясь какой-то чужой силе. Обратиться к психиатру? И как только ему такое пришло в голову?

Приёмная медсанчасти — тесная комнатушка, имеющая форму параллелограмма. Строители этой тюрьмы имели явную склонность к модернизму — взять хотя бы восьмиугольные и пятиугольные угловые помещения и полукруг спортплощадки, веерообразно разбитый на несколько отдельных секторов. Они, несомненно, поставили перед собой цель — психологически смягчить тяготеющую к прямоугольности казарменную строгость исправительного учреждения, и в какой-то степени достигли её, однако попавшему сюда трудно отделаться от ощущения, что он оказался в особом мире, никак не связанном с обыкновенным, человеческим. Вот и сейчас, сидя на одной из произвольно разбросанных по параллелограмму скамеек, Такэо чувствовал, себя весьма неуютно.

Комната была забита людьми, те, кому не удалось сесть, стояли вдоль стен. С первого взгляда эти люди, одетые в пиджаки, свитера, джемперы, ничем не отличались от пациентов обычной поликлиники, ожидающих в приёмной своей очереди. Однако некоторые были в синих тюремных робах — уже это указывало на особый характер заведения, кроме того, входные двери были заперты, а в коридоре, не спуская глаз с приёмной, стояли конвойные. Иногда раздавался скрежет замка, дверь отпиралась, входила группа из нескольких человек, и дверь снова со стуком захлопывалась. Как и все двери в тюрьме, она запиралась автоматически, как только её захлопывали, но замок не всегда срабатывал, приходилось изо всех сил налегать на дверь.

Духота в этой битком набитой людьми комнате была ужасная, и Такэо снял свитер. Он привык к одиночеству и задыхался в смрадном, пропитанном выделениями человеческого тела воздухе. К нездоровому запаху дыхания примешивался острый запах пота, из соседней комнаты тянуло табачным дымом и лекарствами, всё это ударяло в нос не хуже ядовитого газа. Но вот что удивительно — здесь это никогда не приходило. Тревога, мучившая его в последние дни, наконец отступила, пол, стены и потолок снова приобрели надёжную неподвижность.

Медсанчасть находится в юго-восточной части здания, отделённой от основного корпуса большим коридором, из окна виден внутренний дворик, а за ним здание контрольно-пропускного пункта. Рядом с ним стояла группа людей в наручниках, скованных общей цепью, — подсудимые, а вон те, сжимающие в руках узелки и сумки, рыскающие глазами по сторонам, явно новенькие. Ещё отсюда можно увидеть женщин у ворот женской зоны — большая редкость для этой тюрьмы, насквозь пропитанной мужским духом. А уж если среди них вдруг окажется молодая мамаша с ребёнком на руках из так называемых «осуждённых кормящих матерей и женщин, имеющих детей» или девица-надзирательница в брюках, туго обтягивающих округлые ягодицы, на таких устремляются все масленые взгляды. Вот и сейчас троица, стоявшая у самого окна, не удержалась от соблазна немного развлечься: